Фридрих увидел перед собой древние башни Праги; поодаль сверкали в покое чаши рыбных прудов, синеватые овсы скорбно шелестели на древних чешских полянах…

– Карту! – И он сел; маленький остроносый человек; губы узкие, словно лезвия. – Вон там цветут овсы, – показал тростью. – По овсам можно пустить пехоту…

Но пражане подняли плотину, и вода из прудов хлынула на луга. Прусская инфантерия запуталась в тине, толпами погибала в воде, а среди овсов билась живая рыба.

Огонь чешских пушек молотил врагов нещадно, пруссаки буквально шагали по трупам (это не преувеличение). И, дрогнув, они побежали…

– Шверин! – позвал король, почуяв неладное. – Почему вы здесь? Ваше место – впереди пехоты!

Картечь разорвала старого вояку.

Фридрих закричал:

– Циттен! Пришло и твоим гусарам время умирать…

Под стенами Праги началась уже не битва, а – резня. Обе стороны бились насмерть. Фридрих прыгнул на телегу, не отрывая подзорной трубы от глаза.

– Что вы ищете, мой король? – спросил его де Катт.

– Щель для крысы, – отвечал Фридрих. – В этой ужасной каше мне нужна только щелка. Образуйся она хоть на миг, я втиснусь туда головой, раздвину ее плечами, и тогда противник будет разделен мною на две части. По частям же бить удобнее… Вот она! – воскликнул Фридрих. – Вот она… я вижу ее! Принц Фердинанд, берите шесть свежих батальонов… вечером я должен видеть вас встречающим меня на базарной площади Праги!

Эта встреча не состоялась, и битву прекратил только мрак ночи. Живые укрылись за стенами цитадели, озверевшие от крови потсдамцы затаптывали раненых в болота. Фридрих отправил в город гонца с предложением сдаться. Прага отвечала ему гордым отказом: «Мы решили умереть!» Король был озабочен.

– Везите сюда осадные орудия, – велел он. – Мы станем наказывать чехов днем и ночью ядрами величиной с голову померанского теленка…

Прага запылала. Сильный ветер раздувал пожары. Пражане сотнями гибли от дыма и огня, резали лошадей, чтобы не умереть с голоду, в храмах навалом лежали обожженные и раненые, трупы погибших раздувало от сильного жара, и они лопались, издавая зловоние…

Тогда женщины взяли детей своих на руки и решили выйти из города – в поля, в леса, в прохладу, в тишину.

Доложили об этом Фридриху, и он осатанел:

– Затолкайте их штыками обратно в пражское пекло! Они знали, что король не шутит… Я уже предлагал им сдаться! Они ответили, что согласны умереть – вот и пусть теперь дохнут…

Дурное настроение не покидало его. Мужество пражан сбивало все его четкие планы кампании. Фриц не привык к упорному сопротивлению. Брань, самая чудовищная, сыпалась на головы генералов. Сейчас он терял время, а союзные армии, пока он застрял под Прагой, маневрировали для боя с ним. Из Петербурга сообщали, что русские уже готовы к походу…

Все складывалось отвратительно. Наконец Фридрих не выдержал: он поручил вести осаду Праги маршалу Кейту, а сам помчался навстречу австрийской армии Дауна.

Король провел ночь в придорожном трактире возле Коллина, уронив голову на замызганные доски стола. Спал тревожно, часто пробуждаясь, глядел во тьму… Его разбудил де Катт:

– Ваше величество, уже светает.

Из окна трактира, жуя кусок сыра, король обозрел поле предстоящей битвы. Быстро составил план диспозиции, в полки были разосланы «дирекции» на движение. Все началось превосходно: Циттен выкосил авангарды австрийцев, словно дурную траву. В разгар боя – в творческом вдохновении – Фридрих вдруг решил переменить «дирекцию» на флангах…

К нему примчался из боя на коне принц Мориц, доказывая абсурдность этой перемены в самый разгар баталии. Протягивая к Фридриху руки в окровавленных перчатках, принц взывал:

– Король, разве так уж надо, чтобы мы шагали по трупам?

Фридрих побелел. Схватил шпагу и прижал эфес к груди. Острие направил в принца:

– Убью, как собаку… Вперед!

Пруссаки снова полезли по трупам и смяли австрийцев. Казалось, исход битвы решен. Даун уже писал на спине своего адъютанта приказ о спешной ретираде. Но тут случилось непредвиденное: из армии Фридриха побежали прочь саксонцы, взятые им в плен из «Пирнского мешка». Они бежали навстречу польско- саксонскому корпусу, бившемуся на стороне Дауна. Каре прусской лейб-гвардии встретило беглецов беспощадным огнем. Пальба шла такая, что сумки с патронами скоро опустели. И вот тогда польские лихие гусары-панцирники врубились в каре гвардии Фридриха.

Рубили со смаком и при каждом ударе восклицали:

– Вот тебе за Дрезден!.. Вот тебе за Пирну!.. Будешь еще залезать к нам, прусачье рыло?

Фридрих с трудом собрал вокруг себя сорок человек:

– Ребята, вас поведу я… Мы возьмем батареи врага!

Его нагнал адъютант, схватил за конец плаща:

– Остановитесь, король! Нельзя же брать батарею одному!

Фридрих оглянулся: никто уже не скакал за ним следом. Он вернулся назад и поддал ногой по барабану с бубенцами.

– Уходить, – сказал. – Обратно за Эльбу… Фортуна оказалась сегодня женщиной, а я никогда не был бабником. Бросайте все: пушки, обозы, раненых… Но спасти во что бы то ни стало двух раненых – Циттена и Манштейна!

На следующий день короля с трудом отыскали на окраине города Нимбурга; он сидел на бревнах возле крестьянской изгороди, чертил по земле загадочные фигуры, глаза его были полны слез. Бродячая собака юлила вокруг короля.

– Флакон с ядом всегда при мне, – сказал Фридрих, – а в Сан-Суси уже вырыта могила, прикрытая прекрасной Флорой. Время ли ставить точку? Я не был побежден под Коллином; меня подвели саксонцы, которых я принял под свои славные штандарты… В ответ я разорю их страну, я заставлю их голодать, и саксонский хлеб пусть сожрет моя армия… Увы, – снова поник король, – Прага не сдалась, и все полетело к черту!

Белосток встретил кавалера сумятицей и пылью. Посреди городской площади, возле трактиров для проезжающих, сверкали блестящие кареты пышного посольского поезда… Кто такие?

Это ехал в Россию маркиз Лопиталь!

– Вы почему не торопитесь? – окликнул земляков де Еон.

Молодой пройдоха Мессельер, секретарь посольства и парижский знакомец де Еона, вытащил кавалера из коляски:

– Мы были уверены, что встретим тебя по дороге.

– Откуда эта уверенность?..

– Но все газеты кричат о тебе…

Чудеса! Слава дипломата пришла к де Еону совсем нежданно. Пока он сидел в Петербурге, ел, болтал и пьянствовал, имя его в Европе уже сделалось известным. Газеты писали об его отъезде из Петербурга в Париж в тех выспренних словах, в каких пишут только о знатных персонах в политическом мире…

Маркиз Лопиталь целовал де Еона в чистый лоб:

– Дитя мое, вы все хорошеете… Скажите, а негодный Вильямс все еще торчит на невской набережной?

– Да, маркиз, он ждет вас для благородного поединка!

– Тогда мне не будет доставать именно вашей ловкой шпаги.

– Но канцлер Бестужев грозит мне дубьем…

– Ах, право, что мне делать с этим ужасным человеком? – огорчился Лопиталь. – Елизавета так неосмотрительна… А что двор великой княгини Екатерины?

Де Еон приник к уху маркиза, пошептал что-то с минуту, и Лопиталь воскликнул: