посольства.

И вот – пади, Петербург, к моим ногам: я нунций и министр, подскарбий литовский и Орла кавалер Белого, – я возвращаюсь.

На коне и со щитом!..

В доме Елагиных еще не спали. Понятовский сбросил шубы:

– Она… здесь?

– С утра! – шепнул Иван Перфильевич (хозяин дома).

Через две ступеньки, полный нетерпения, Понятовский взлетел по лестницам, толкнул низенькие двери.

– Ах! – И две руки обвили его шею, и – слезы, слезы, слезы…

Так он вернулся. Его опять ждали советы Вильямса и любовь Екатерины. Посреди ласк, разметавшись на душных перинах, она сказала:

– Слушай, Пяст: я буду царствовать или… погибну! Но если я надену корону, то и твоя голова воссияет. Люби меня крепче, Пяст!

Однако между слов любви она шептала Понятовскому и кое-что другое – более важное. Понятовский относил ее слова в английское посольство, оттуда передавали их Митчеллу, и в Берлине, таким образом, знали о многом. Гораздо больше, чем надо!

В эти дни Вильямс сообщал в Берлин:

– Передайте королю Пруссии, что здешний канцлер Бестужев не получит от меня ни гроша более, пока не окажет нам существенных услуг, какие я от него потребую!

Близилась весна, и Фридрих готовился открыть кампанию, чтобы увеличить свои немецкие земли за счет земель немецких же!

– Я ненавижу Германию с ее оболтусами-герцогами и дураками-курфюрстами, – признавался Фридрих. – Я ненавижу эту жадную и мелочную Германию, как естественную противницу моей маленькой трудолюбивой Пруссии.

Пройдет время, и Пруссия тогда станет самой Германией. Слова прусского короля Фридриха тогда обернутся словами первого германского императора Вильгельма I, который скажет сыну:

– Моему прусскому сердцу невыносимо видеть, как имя Пруссии заменяется другим именем – Германия! Заменяется именем, которое в столетиях было враждебно прусскому имени…

Но до этого еще далеко. А сейчас прусские пушки заряжены английским золотом. Фридрих воинственно сидит на полковом барабане. Кричат петухи в деревнях прусских за Потсдамом…

Карл Маркс впоследствии так писал о Фридрихе Великом:

«…всемирная история не знает второго короля, цели которого были бы так ничтожны! Да и что могло быть „великого“ в планах бранденбургского курфюрста, величаемого королем, действующего не во имя нации, а во имя своей вотчины…»

Ну ладно, читатель. Посмотрим, что будет дальше.

Елизавета плакала над письмом недорезанного короля:

– Нешто же ему Порта магометанская дороже моей любезности?

С этим Версалем – одни обиды и недоразумения. Она, больная женщина, по дружбе просила Людовика, чтобы прислал в Петербург знаменитого Пуассонье – врачевателя по женским болезням. А король ей на это ответил, что врачей у него не хватает даже для армии. Что же получается? Солдат у него гинекологи лечат?.. Уж как хотела Елизавета, страстная театралка, чтобы «Комеди Франсэз» порадовала ее в Петербурге. Но Лекена и мадемуазель Клерон король не отпустил в Россию… «Разве так друзья поступают?»

Ото всего этого Бестужев-Рюмин вновь обретал силу.

– Матушка, – зудил он над ухом императрицы, – вишь, лягушатники… вишь, паскуды каки! Не я ли давеча остерегал тебя от Франции?.. Отнеси перышко подале, а то на трактатец ненароком чернил капнешь. А французы тогда-сь и рады стараться, твою кляксу за ратификацию сочтут!

Тайный пункт о помощи России в ее жестокой борьбе с Турцией встал Людовику поперек горла. Этот пункт затормозил союз всей антипрусской коалиции… Кстати подоспел Шувалов.

– Матушка, – сказал он, – я с шевалье де Еоном беседу имел. Он разумно предлагает не инвектировать статью далее, а просто плюнуть на нее. Сама посуди: на султана турецкого веревку, даст бог, еще намылим. А сейчас… Фридрих – волк, в овчарню уже залезший. Не мучайся, матушка, разорви и брось!

– Ну ладно, – ожесточилась Елизавета. – Как они, так и мы.

Дуглас был вызван к Бестужеву.

– Видите? – спросил его канцлер, держа в руках статью о секретной помощи Франции. – Ну, так вот мы как! – И на глазах Дугласа он порвал ее в клочья, разбросав ошметки по полу…

После чего союз трех стран против Фридриха был заключен. План совместных боевых действий был опробован в Конференции, и де Еон стал собираться в дальнюю дорогу. Помимо письма Елизаветы к Людовику, он отвозил во Францию еще 50 000 золотом лично для Вольтера и целый мешок бумаг Петровской эпохи,[11] чтобы Вольтер, не полагаясь только на свой гений, ознакомился бы с личностью Петра I по документам…

Перед отъездом кавалера Бестужев позвал его к себе.

– Ея императорское величество, – хрипло сказал канцлер, – изволила жаловать вас на дорогу в триста червонцев…

Канцлер хмуро брякнул на стол кисет с деньгами, и нежная лапка кавалера бесшумно потянула к себе русское золото.

– Это от императрицы, – продолжал Бестужев. – А сейчас получите и от меня… Вы не имели чести знать маркиза Шетарди?

– Довольно наслышан о его неудачах в России.

– А где маркиз сейчас, известно ли вам?

– Он умирает в крепости Ганнау…

– Вот, – подхватил канцлер. – Умирает в крепости… А ведь был он человеком не без дарований. Однако вздумал со мной тягаться и потому умирает в крепости, – с удовольствием повторил Бестужев, закончив грубо: – Вам же, сударь, не пристало со мной тягаться. Слишком молоды!

– Грех молодости со временем проходит и обращается в другой грех, который времени уже не дано исправить.

– Может, я и стар для вас, – чеканно отвечал Бестужев. – Но я согласен выплатить вам из своего кармана не триста, как императрица, а все три тысячи червонцев, только бы вы…

– Я понимаю! Но, – решил поторговаться де Еон, – дайте уж мне сразу тридцать тысяч, и моей ноги не будет в России!

– Россия только начинается Петербургом, а кончается… Ну-ка, вспомните, сударь, чему вас учили добрые патеры?

– Россия кончается Сибирью, – захохотал де Еон.

– Бездарно вас учили! – грянул Бестужев. – Сибирь только пупок России, а понюхать, чем пахнег русская пятка, вы можете лишь на Камчатке… Так что, – закончил он тише, – маркизу Шетарди еще здорово повезло на крепости Ганнау! Прощайте, шевалье; надеюсь, больше вас никогда здесь не видеть!

И маленький де Еон, отягощенный золотом, рванулся в путь. Карета его была английской, в которой удобно лежать, и, таким образом, для ночлегов он нигде ие задерживался – только менял лошадей. Ехал он налегке, без багажа: пять копченых языков, каравай хлеба и бочонок с вином… Этого вполне хватит!

Почти одновременно с де Еоном тронулся в путь и другой «путешественник», тоже любивший спешить и путать чужие карты, – король Пруссии начал свое победное наступление на Австрию, его конные партизаны дошли до Регенсбурга, сея по землям Баварии смерть и ужас. Зима не прошла даром: Фридрих имел под ружьем армию в 200 000 человек, прекрасно обмундированных и хорошо обученных… Запасов у короля было на год!

Прусская армия вошла в Богемию четырьмя колоннами, сметая все на своем пути; австрийцы бежали, бросая магазины, полные добра, оставляя толпы дезертиров и беженцев. Пруссаки сбрасывали телеги со скарбом на обочины, освобождая шоссе для своих непобедимых легионов. На рассвете 6 мая 1757 года