— Солдаты сомневаться стали. — злобно вспомнил Каховский. — Герой войны, боевые ордена, раны, в атаки ходил пред строй. Его слушать стали, все могло рухнуть! Но я — я так… я не хотел… пистолет дали, и не помнил, что заряжен… я рефлекторно, господа!

— Генерала свалил — молодец, конечно… но это еще не оправдание. — решил Буденный. — Может, выслужиться хотел.

— Хоть один что-то пытался, и тот кретин. — подвел итог Жуков.

— На всех поручиков генералов не напасешься. — проокал Горький.

— Господа! Я дал все показания одним из первых! Совесть жжет меня, не могу ни стоять, ни сидеть спокойно с тех пор…

Горький покивал и продекламировал с печалью:

— Не могу я ни лежать, ни стоять и ни сидеть, надо будет посмотреть, не смогу ли я висеть.

Жуков скупо растянул губы. Буденный захохотал вкусно и, потянувшись за его спиной, похлопал Горького по плечу.

— Следующего давай.

Бестужев-Рюмин щелкнул каблуками и доложился четко. Буденный поинтересовался вежливо:

— Вы Рюмину не родственник будете?

Под столом Жуков пнул его генеральским ботинком и больно попал в голяшку.

— Так. Время позволяет. Дай-ка хоть с тобой разберемся. — Жуков откинулся в кресле. — Ты во сколько людей вывел к месту?

— В половине десятого утра все стояли. На площади.

— Стояли, значит. На площади. Чего стояли?

Бестужев вздохнул и потупился.

— Ну, и чего выстояли? Я — спрашиваю — чего — ждали???!!!

— Своих… восставших. Мятежников то есть. — поспешно поправился он.

— Кого?! Откуда ждали?!

— Не могу знать. Князь Трубецкой обещал… Семеновский полк, про лейб-кирасир еще говорили…

— И до скольки стояли?

— До четверти четвертого пополудни.

— А дальше что?

— К конноартиллерийской полубатарее огневой припас доставили.

— И что?

— И взяли каре на картечь.

— И что?

— И… и все…

— Дистанция огня?

— Сто саженей.

— Досягаемость твоего ружейного огня?

— Сто пятьдесят саженей.

— Па-ачему не перебили орудийную прислугу?!

— Огневых припасов при себе не было.

— Па-ачему не было?!

— Утром торопились.

— А кавалерия где была?! — загремел Буденный, вступая. — В один мах достать! — возбужденно спружинил на полусогнутых. — Кого учили — кавалерией не пренебрегать? Да я бы с полуэскадроном вырубил эту гниль!

Получил еще пинок в то же больное место и, кривясь, сел.

— Почему не взяли на штык? — продолжил Жуков.

— Упустили время.

— Почему упустили.

— Стояли…

— Чтоб у тебя хер так стоял!!! — взорвался Жуков и грохнул кулаком, сбив графин: звякнуло, потекло. — Козел! Кретин! Мудак! Кто тебя, мудака, в офицеры произвел?! Я спрашиваю — где учился?! Ма-ал-ча-а-ать!!! Повесить этого пидора! Повесить!

— Генерал Мале. — покашлял Горький, мысленно хваля себя, что так ко времени дочитал до «М». — поднимая восстание против Наполеона, сбежал из желтого дома. Из какого же дурдома, дорогой вы мой человек, сумели выбраться вы?..

— Семен, пиши. За отсутствие плана операции… За необеспечение материального снабжения операции… За полное отсутствие управления войсками в бою, повлекшее срыв операции и уничтожение противником вверенных частей… За полное служебное несоответствие званию и занимаемой должности… Твою мать, да тебя нужно было повесить до того, заранее, глядишь чего бы и вышло.

Буденный покрылся мелким бисером и зацарапал пером. Горький гулко прокашлялся в платок, высморкался и утер слезы:

— Голубчик, а вам солдатиков, зря перебитых, не жаль? С картечной пулей в животе на льду корчиться — это ведь не комильфо… в смысле — не комфорт. Похуже петли-то. А ведь всё русские люди, вчерашние крестьяне… вы же их обманули, они вам доверились.

— А нам, дворянам, только свой животик дорог. — Буденный обрадовался поводу оторваться от письма. — А солдатня, пушечное мясо, серая скотинка — это нам по хер дым, не колышет.

Жуков махнул рукой:

— Солдат вам бабы новых нарожают, Россия велика. Положил бы за дело — не жалко. Операция провалена бездарно. Преступно!

Стукнув прикладами, сменились часовые у дверей.

Князь исхитрился подать себя со столь глубинным скромным достоинством, что конвоиры на миг вообразились почетным эскортом. Изящен, как кларнет, причем отчего-то юный, подумал Горький, озадаченный странностью собственного сравнения. Эть, трубка клистирная, засопел Буденный. Жуковская ассоциация же была прямой, нецензурной и краткой.

— Ну что… диктатор… — он подался вперед. — Где ж ты был, когда пришло время диктаторствовать. В кустах?!

— В последний миг осознал всю тяжесть задуманного преступления. И не нашел сил свершить его, ваше высокопревосходительство. — веско отвечал Трубецкой, по-военному откусывая фразы.

— А почему тогда не вышел на площадь, чтобы остановить людей и развести по казармам?

— Не имел сил взглянуть им в глаза. И нарушить данное слово…

— А чего нарушил? Почему не вступил в обязанности? Не повел людей на дворец, не арестовал царя с семьей, не использовал растерянность и полное отсутствие сопротивления противника?

— Изменить присяге счел невозможным. — Князь коротко склонил голову с видом благородного сознания вины и полной за эту вину ответственности. — Я имел честь все изложить письменно, ваше высокопревосходительство. Показания мои приобщены к делу, там можно все прочесть.

Позади стола отворилась неприметная дверца в дубовой панели, и в ней появился Николай. Зеленый Преображенский мундир обливал статный силуэт с талией, утянутой в корсет. Он прошелся бесшумно позади судейских кресел, попыхивая короткой фарфоровой трубкой.

— Я полагаю — повесить. — заключил Жуков, обозначая затылком легкий кивок назад, в адрес верховной власти.

— Георгий Константинович. — мягким металлическим баритоном произнес император. — может быть, нам следует учесть чистосердечное и глубокое раскаяние князя Трубецкого, давшего добровольно показания на всех подследственных. И учесть ходатайства ряда известных лиц за представителя славной и древней фамилии? Возможно ли смягчить наказание? Я думаю, возможно.

Буденный готовно отбросил изуродованный лист и схватил чистый. Слезы Горького просветлели, сырые кружочки расплылись на серых лацканах.

Жуков увесисто вскочил, отшвырнув ногой кресло, подошел к большой карте Санкт-Петербурга на