поучительным изречением.
За все время пребывания в Геллуане переменилось множество закладок, но книга оставалась одна и та же – старик Клопшток, бррр!..
Сергей Яковлевич был удивлен терпеливостью девицы и однажды недоверчиво хмыкнул.
– У меня есть неизданный Рембо, – сказал он. – Я могу предложить вам его на досуге.
– О нет! – покраснела девица. – Рембо поэт безнравственный, а мой Клопшток так тонко чувствует все движения верующей души…
Анемичный отпрыск захудалого дома баронов Гюне фон Гойнинген, двадцатилетняя Алиса Готлибовна получила чисто прусское воспитание. Ближайшие родичи ее служили в Германии кайзеру, хотя имели русское подданство. А те из них, которые находились в России, определяли свое положение с предельной ясностью: «Мы служим династии Романовых – Голстейн-Готторпских!..»
Предки жены занимались когда-то береговым пиратством, отчего и оперились титулочком, который пригодился им, когда Гюне вздумали осесть на лесных холмах онемеченной Прибалтики. При Павле I они получили земли и внутри России. Попав в страну «варваров», Гюне решили цивилизовать русскую нацию посредством шампанского, нагнанного ими из… капустных кочерыжек. Хотя вино и пенилось, но мужики предпочитали родимую сивуху. Тогда было решено осчастливить Россию бульонным порошком собственного изобретения. Но и в этом благом начинании бароны не преуспели: мужики круглый год постились, а разговляться на Пасху мясным порошком не желали – чокались, как язычники, крашеными яйцами.
После серии подобных опытов в семействе жены остались лишь развалины замка в Курляндии да молочная ферма с пышным гербом над воротами. При той любви ко всему русскому, которую всегда ощущал в себе Сергей Яковлевич, только сильное увлечение могло толкнуть его на брак с подсыхающей в девичестве баронессой…
Венчание происходило в церкви русского посольства в Берлине, причем случилось несчастье – фата невесты вспыхнула от упавшей свечи. Перед священником поднялся прозрачный огненный столб. Фату сорвали и затоптали, все были испуганы, но Алиса Готлибовна совсем не пострадала, – пламя было легким и быстрым, почти скользящим.
– Продолжайте, – сказала она священнику, полная решимости стать Рюриковной. – Я совсем не суеверна…
К удивлению невесты, супруг ее признался в своей непорочности, за что Алиса – с немецкой благовоспитанностью – и отблагодарила его в письме, написанном после свадьбы. Молодые с полгода пробыли в Берлине, потом переехали в Лондон.
В один из дней на скетинг-ринге князь Мышецкий случайно встретился с принцем Валлийским, с которым когда-то катался на коньках по льду пруда в Таврическом парке. Принц круто развернулся на роликах и вдруг с издевкой сказал:
– А вы, наверное, еще не знаете, что сегодня ночью японские миноносцы подорвали на рейде Порт- Артура корабли вашей хваленой эскадры!..
Мышецкий кинулся в русское посольство, где его сразу же принял посол граф Бенкендорф; в ответ на горячо выраженные пожелания участвовать в великой битве посол веско заметил:
– Вы не успеете, князь! Первый успех японцев ничего не значит, и война будет скоротечна… Вы давно не были в России и не знаете всей подноготной. Просто нам нужна маленькая победа, чтобы отвратить нашествие революции!
– И только?.. – спросил Мышецкий, удивленный.
Пришли первые вести о монархических демонстрациях в России, потом Европа наполнилась черными слухами о слабости русского колосса. Было стыдно и мерзко; встречаясь с русскими, Сергей Яковлевич начал избегать их взглядов, словно они были соучастниками в каком-то ужасном преступлении. Изнанка этой печальной войны вдруг вывернулась перед Мышецким, обнажив чудовищные спекуляции, продажность придворной камарильи, тупое скудоумие недоучек-генералов.
Бесцельно проблуждав по закоулкам Европы, супруги Мышецкие задержались на самом пороге России – в Курляндии, где Алиса Готлибовна стала готовиться к появлению своего первенца.
Мышецкий мучительно переживал трагедию русского народа, бездарно брошенного под свисты японских «шимоз» на окраинах Тюренчэна и Цзиньчжоу.
Медленно он обретал равновесие, присматриваясь…
Мышецкого поразил вид крестьян в имении жены: забитые полупридурки, здоровенные скоты, созданные только для непосильного труда и удовлетворения низменных инстинктов. Очень много среди них было глухонемых. Выяснилось, что это – результат многолетнего «скрещивания», проведенного еще прадедом Алисы в целях получения особой породы людей-скотов, с узенькими лбами и сильными мышцами.
Сергею Яковлевичу было явно не по себе…
Особенно же его раздражало вынужденное родство с двумя кузенами жены – Генрихом и Паулем фон Гувениусами (на русский лад – Егор и Павел Ивановичи). Бесцветные близнецы, со склонностью к ранней полноте, эти два коллежских регистратора, черт бы их побрал, казались Мышецкому такой мелюзгой, что он старался о них даже не думать.
А как они ели! Боже мой, до чего эти твари обожали сметану, какие неопрятные имели рты… И Сергей Яковлевич отказался обедать за одним столом с близнецами. Впрочем, желая сразу же упрочить свое положение, он объяснил жене, что это продиктовано не только брезгливостью.
– Мне, – заявил он, – не совсем-то приятно, что в моем присутствии кузены позволяют себе дерзкие выпады по отношению ко всему русскому. Тем более, дорогая, что великая Россия переживает сейчас тяжелые дни…
– Хорошо, Serge, – покорно согласилась жена.
Отныне близнецов стали содержать на молочной ферме: там, в образцовом коровнике, они и обретались с тех пор – поближе к сметане. А налопавшись, выражали свою сытость тем, что гладили толстые задницы тупоголовых коровниц.
«Нет, так дальше нельзя, – не однажды размышлял Мышецкий в минуты одиночества. – Алиса славная женщина, и меня она любит, но… Нет, с этим пора кончать!»
Случай помог решить всё.
Бертенсон телеграммой сообщил, что он проследует в Россию через станцию неподалеку от имения Гюне фон Гойнингенов, поезд простоит десять минут, и предлагал накоротке повидаться. Однако же поезд пролетел без остановки, не сбавляя скорости.
Мышецкий был оглушен свистом пара и грохотом курьерских вагонов. А мимо него отстукивали желтые щели окон, в которых часто мельтешили тени людей – жрущих и пьющих, играющих и болтающих…
Потом вдруг сразу настала тишина, только мягко опадал снег да вдали еще долго вздрагивали огни последнего вагона.
Сергей Яковлевич, вздыхая, купил на станции газету. Бои под Бидзаво… волнения запасных… Кшесинская весит два пуда и шесть фунтов… ревизия сенатора Мясоедова… повешены, повешены, расстреляны, расстреляны…
Он сунул газету в карман. «Нет, так дальше нельзя». Вернулся домой и впервые солгал жене.
– Я видел Бертенсона, – сказал он, – и многих других… Кажется, мое пребывание в Петербурге становится необходимым. Пора подумать и о дальнейшей службе!
Сергей Яковлевич выехал в Петербург, где сразу же был причислен к министерству внутренних дел. В департаментах шла мышиная возня: после сенаторских ревизий началось перемещение в губернской администрации. На глухих окраинах Российской империи освобождались прибыльные синекуры!.. В благоуханном нужнике министерства Плеве произошла нечаянная встреча Мышецкого с одним из виновников этой позорной войны – Безобразовым (тоже камер-юнкером).
– Князь! – воскликнул Безобразов, защелкивая подтяжки. – Вы только что из-за границы, милый князь… Не видели ли вы там моей глупой жены?
– Видел, – резко ответил Мышецкий. – Только она совсем не глупая, если сбежала от вас за границу…
Безобразов подобного стерпеть не мог.
– Вы, конечно, знаете, что я облечен доверием его императорского величества? – спросил он.
