В конце 1797 года Марин стал портупей-прапорщиком, а сие значило, что он еще не офицер, хотя при оружии и носил темляк офицерский. К тому времени он уже обрел крамольную славу “карманного” стихотворца, никак не подвластного ни цензуре, ни даже критике.
– Мои стихи, слава Богу, не станут пачкать типографскою краскою, – похвалялся он тем, что его не печатают. – Их купят в лавочке для разных там потреб, в них завернут селедку, сыр иль хлеб... Опять же с пользою для читателей!
Не помышляя видеть свои стихи в журналах, Марин пользовался известностью в обществе. Всегда неунывающий, красивый, брызжущий острословием, он был душою военного и светского Петербурга; молодежь ходила за ним по пятам, чтобы услышать едкое словцо, в салонах повторяли его каламбуры. Что с того, если человек еще жив? Марин слагал эпитафии и на живых:
Последняя “эпитафия” – на принца Густава Бирона, который, потеряв надежду на престол в Курляндии, спился по кабакам. Не забыт Мариным и его куафер Игнашка:
Все было бы хорошо, но однажды, маршируя на вахтпараде со знаменем в руках, Марин нечаянно сбился с ноги, чем и вызвал бешеный гнев в императоре Павле I:
– Кто бы ни был – в рядовые его! – последовал приказ...
Марин стал солдатом, и жестокой сатирой досыта наиздевался над императором. Мало того, он сознательно будоражил недовольство в столице, высмеивал увлечение солдафонством, как бы предвосхищая грибоедовского Скалозуба, который даже Буало считал в чине майора и любил —
Солдату же Марину послужной список уже испортили:
– Мой формуляр царь затянул в солдатские лямки...
Но однажды Марин нес караул в Зимнем дворце и столь лихо проделал ружьем артикул, что Павел I в восторге сказал своему сыну – наследнику Александру:
– Гляди, какой молодец! Кто таков?
– Разжалованный портупей-прапорщик.
– Так жалую его в прапорщики, – отвечал император...
А еще через год Марин стал подпоручиком. Тогда начиналась война с Францией, и поэту, как и всем молодым офицерам, хотелось состоять в армии Суворова, но пришлось остаться в столице, воспевая бранные подвиги полководца:
Искусства ратного Суворов госп – 1
В Италию вступил ногою лишь е – 2
Разбил французов вне и замешал вну – 3.
В Париже будем мы, как дважды два – 4.
В заговоре против Павла I немало помогли и “карманные” стихи Марина, ходившие по рукам, как листовки, выражавшие гневный протест гатчинскому режиму. Павел I чувствовал, что ему готовят конец, в своем Михайловском замке он окружил себя верными гатчинцами, которым обещал:
– За охрану моей священной особы каждый из вас, голытьба несчастная, получит пятнадцать десятин земли в губернии Саратовской, дам вам душ – заживете барами!
Особым доверием Павла I пользовался и батальон преображенцев, которых он осыпал любезностями и наградами. В ночь с 11 на 12 апреля 1801 года Сергей Марин возглавил внутренний караул в Михайловском замке, составленный как раз из ветеранов этого батальона... Он честно предупредил солдат:
– Ребята! Если эта гатчинская сволочь решится супротив нас идти, берем их в штыки – и дело с концом...
Заговорщики уже проломились в спальню императора. Со второго этажа в караульню скатился раненый, взывая:
– Помогите! Там нашего государя кончают...
Только один из гвардейцев решил кинуться на выручку императора, но Марин удержал его острием шпаги:
– Не твое дело! Любого из вас, кто хоть рыпнется, сразу уложу на месте... Слушай меня: заряжать ружья...
Граф Николай Зубов (зять фельдмаршала Суворова) сразил императора ударом табакерки в висок, а душили его, согласно преданию, тем самым шарфом, который услужливо подал убийцам Преображенский поэт Сергей Марин...
Открывалось новое царствование!
Александр I, заняв престол, обрызганный отцовской кровью, ради приличия удалил от себя главных убийц Павла I, но Марин не пострадал, а был даже повышен в чин поручика гвардии. Впрочем, поэт оставался равнодушен к чинам, а своему близкому другу, графу Михаилу Воронцову, признавался:
– Вот и открылось новое столетие для Руси, а на душе всех россиян смутно. Зарю нового века встречаю в шеренге бойцов, держа эспантон наготове, готовый отразить нападение.
– Сережа, а в отставку тебе не хочется?
– С детства, почитай, кости мои службой изломаны. Почему бы не отдохнуть на лежанке в объятиях милой и славной женушки? Эх, Мишель, влюбиться бы мне напропалую...
– Так влюбись, несчастный!
– В кого? – вопрошал Марин...
Каждое время имеет свои изъяны, умело утаивая свои пороки; эпоху же царствования Александра I умные люди почитали эпохой фальшивой: мужчины гордились тем, что обманывали женщин, а за игрою в карты обманывали друзей, женщины не стыдились изменять мужьям. Причин для горького смеха было предостаточно, и Сергей Марин не щадил пороков, в его “карманных” сатирах доставалось лицемерам столичного света:
– Друзья похваливают мои стихи, – говорил Марин, – а музу-то мою нещадно секут враги и завистники, яко девку зловредную. Расплачиваюсь за талант кучей неудовольствий...
“Всякие бранные стихи клали на мой счет, – писал он. – Добро бы умные, так куда бы ни шло, а стихи глупые, мерзкие, и все говорят: “Ну, это опять от Марина!” Зато друзья у него были хорошие. Алексей Оленин, сгорбленный умник, знаток искусств и археологии, свел его с баснописцем Крыловым и трагиком Озеровым; приятелем стал и Аркадий Суворов, сын фельдмаршала, утонувший в реке Рымнике; Марин крепко дружил с гвардейским поэтом, Сашкой Аргамаковым, племянником знаменитого Дениса Фонвизина; молодой Денис Давыдов настраивал свою бивуачную лиру, откровенно подражая маринским стихотворениям. Зато вот пиита Гавриила Геракова, слагавшего скучные вирши, Марин сделал для себя “оселком”, на котором, казалось, и оттачивал свое остроумие:
Странно, что в грохоте Бородинской битвы стареющий Кутузов подозвал к себе адъютанта Кайсарова, говоря ему:
