От такого ответа Лористона покоробило:
– Наверное, все-таки есть какая-то разница между диким Чингисханом и нашим образованным императором Наполеоном?
Но Кутузов четко закрепил свое мнение:
– Русские никакой разницы меж ними не усматривают...
В крохотное оконце все время заглядывали с улицы офицеры, силясь по жестикуляции собеседников определить содержание их речей. Один из таких наблюдателей писал в своих мемуарах, что жесты Кутузова напоминали “упреки, а со стороны Лористона – оправдания, которым он, видимо, желал придать важность”.
– Вы не должны думать, – говорил Лористон, – что причиною моего появления служит безнадежность нашего положения. Однако я не отрицаю мирных намерений своего великого императора... Посторонние обстоятельства разорвали нежную дружбу наших дворов после Тильзита, и не пришло ли время восстановить их? Хотя бы, – заключил Лористон, – хотя бы перемирием.
“Вот чего захотели, чтобы убраться из Москвы подобру-поздорову, усыпив нас!..”
Кутузов не замедлил с ответом:
– Меня на пост командующего выдвинул сам народ, и, когда он провожал меня к армии, никто не молил меня о мире, а просили едино лишь о победе над вами... Меня бы прокляло потомство, подай я даже слабый повод к примирению с врагом, и таково мнение не только официального Санкт-Петербурга, но и всего простонародья великороссийского...
Лористон резко поднялся, и в шандале качнулось пламя свечей. А за окном еще полыхало зарево костров над Тарутином – жаркое. Нервным жестом он извлек письмо Наполеона:
– Его величество соизволили писать лично вам...
“КНЯЗЬ КУТУЗОВ! Я посылаю к Вам одного из моих генерал-адъютантов для переговоров о многих важных предметах. Я желал бы, чтобы Ваша Светлость верила тому, что он Вам скажет, и особенно когда выразит Вам чувства уважения и особенного внимания, которые Я издавна к Вам питаю. За сим молю Бога, чтобы он сохранил Вас, князь Кутузов, под своим священным и благим покровом. НАПОЛЕОН”.
Ну что ж! И на том спасибо. Кутузов сложил письмо.
– Чтобы передать его мне, можно было прибегнуть к услугам простого курьера.
– Да! – вспыхнул Лористон. – Но мой великий император еще велел просить мне у вас разрешения поехать в Петербург для личных бесед с вашим императором Александром...
Кутузов со вздохом брякнул в колоколец:
– Князя Петра сюда! Живо... – Волконский предстал, что-то наспех дожевывая. – Вот человек, облеченный большим доверием нашего государя императора, и он завтра же отъедет обратно в Петербург, где в точности и доложит о вашем желании...
Время уже наступало Наполеону на пятки, и Кутузов верно расценил беспокойство Лористона, который сказал ему:
– Ради спешности дела мой император согласен пропустить князя Волконского на Петербург через... через Москву!
Волконский тоже был человеком ума тонкого.
– А мы, русские, не спешим, – усмехнулся он. – Думаю, что в объезд Москвы дорога-то моя будет вернее...
Время, время! Лористон истерзал перчатки, комкая их нещадно; уже не скрывая волнения, он спросил напрямик:
– Какое значение может иметь наша беседа?
На колени Кутузова вскочил котенок, и он его гладил.
– А никакого! – был ответ, убийственный для Лористона. – Я не склонен придавать нашей беседе ни военного, ни паче того политического характера. Все подобные разговоры мы станем вести, когда ни одного чужеземца с оружием в руках не обнаружится на нашей священной русской земле...
Лористон сложил руки на эфесе боевой шпаги:
– Не забывайте: наши армии почти равны в силах!
– Я знаю, – откровенно зевнул Кутузов...
За полчаса до полуночи Лористон покинул главную квартиру и вернулся к аванпостам, где его с нетерпением поджидал неаполитанский король – Мюрат...
Лористон сказал ему:
– Коленкур умнее меня – он избежал позора.
– Нам следует подумать и о себе, – отвечал Мюрат. – Слишком много получили мы славы и слишком мало гарантий для будущего.
Горячий и необузданный, Мюрат вскочил на коня, и конь вынес его к бивуакам русским, где возле костра сидел генерал Михаил Милорадович, обгладывая большую жирную куриную ногу.
– Не хватит ли уже испытывать наше терпение? – крикнул ему король. – Выпишите мне подорожную до Неаполя, и я клянусь, что завтра же ноги моей не будет в России.
Галльский юмор требовал ответного – русского.
– Ну, король! – отвечал Милорадович, держа в одной руке бокал, а в другой курицу. – С подорожной до Неаполя вы обращайтесь к тому, кто подписал вам подорожную до Москвы...
Мюрат занимал позицию в авангарде армии.
– Мой родственник, – говорил о нем Наполеон, – это гений в седле и олух на земле. Он теперь повадился навещать русские аванпосты, где казаки дурят ему голову похабными анекдотами и выпивкой. Боюсь, что русские не такие уж наивные люди, как ему кажется, и они просто водят короля за нос...
В ожидании Лористона император не спал, проведя ночь в беседах с генералом Пьером Дарю. Обретя небывалую откровенность, Наполеон раскрыл перед ним свои последние козыри:
– Еще не все потеряно, Дарю! Я еще способен ударить по Кутузову, отбросить его в леса от Тарутинского лагеря, после чего форсированным маршем проскочу до Смоленска.
Дарю тоже был предельно откровенен:
– Едва вы стронете армию из-под Москвы, все солдаты пойдут не за вами, а побегут прямо домой, нагруженные гигантской добычей, чтобы как можно скорее торговать и спекулировать плодами своего московского мародерства...
– Так что же нам делать, Дарю?
– Оставаться здесь, в Москве, которую следует превратить в крепость, и в Москве ожидать весны и подкреплений из Франции.
– Это совет
Сосредоточенный, он выслушал доклад Лористона о посещении им ставки Кутузова. Прямо в открытую рану Наполеона Коленкур безжалостно плеснул свою дозу яда:
– И как велико желание вашего величества к миру, так теперь велико желание русских победить вас.
Наполеон схватил Коленкура за ухо – больно:
– По возвращении из Петербурга – да! – вы пять часов подряд уговаривали меня не тревожить Россию. Я бы осыпал вас золотом, Коленкур, если бы вы сумели отговорить меня от этого несчастного похода. А теперь? Если уйти, то... как уйти? Европа сразу ощутит мою слабость. Начнутся войны, каких еще не знала история. Москва для меня – не военная, а политическая позиция. На войне еще можно отступить, а в политике... никогда!
Он резко, всем корпусом, повернулся к Бертье:
– Пишите приказ: дальше Смоленска не тащить к Москве пушки и припасы. Теперь это бессмысленно. У нас передохли лошади, и нам не вытащить отсюда все то, что мы имеем.
Наполеон пробыл в Москве всего тридцать четыре дня. В день, когда он проводил смотр войскам маршала Нея, дворы Кремля огласились криками, послышался отдаленный гул. Все заметили тревогу в лице императора, он окликнул своего верного паладина:
