Бывало не раз, что казаки с пиками наперевес окружали королевских гусар, готовые проткнуть их насквозь, и тогда над сугробами неслись призывы шведских офицеров:

– Koulnef, Koulnef sauvez-nous la vie!1

И, словно вихрь, из бурана вылетал на коне генерал-рыцарь; разбросав перед собой пики казачьи, Кульнев спасал от гибели побежденных, которые кидались ему на шею.

– Отныне вы гости мои, – говорил он пленным. – Живу по дон-кишотски я, как рыцарь Печального Образа, но... прошу всех к столу моей стряпни отпробовать.

Из Стокгольма в шведскую армию, действующую против России, пришел удивительный приказ, в котором король запрещал стрелять в генерала Кульнева!

Однако война со Швецией затянулась, и уже нарастала угроза новой войны с Наполеоном. Пора было кончать битву на фланге, чтобы освободить армию для баталий решающих.

Перед русскими воинами в 1809 году лежало замерзшее Балтийское море – все во вздыбленных торосах, в пуржистых бурях...

Шестого марта Кульнев издал свой исторический приказ:

“Бог с нами, я перед вами, а князь Багратион за нами. В полночь собраться у мельницы. Поход до Шведских берегов венчает все труды наши. Сии волны – истинная награда, честь и слава бессмертия! Иметь при себе по две чарки водки на человека, по куску мяса и хлеба. Лошадям – по два гарнца овса. Море нестрашно. Отдыхайте, мои товарищи!”

Русская армия двинулась через море, и кавалерия Кульнева вдруг загарцевала под стенами Стокгольма. Тогда-то и был за­ключен Фридрихсгамский мир, по которому шведы уступили русским всю Финляндию. Война закончилась грандиозным банкетом, который побежденные шведы устроили своим победителям – русским.

Слава Кульнева в этой войне упрочилась, и он решил объясниться в любви с дамою своего сердца. Женщина охотно соглашалась вручить ему свою руку и сердце, но...

– Прошу вас, – сказала она, – оставить воинскую службу. Я немало наслышана о безумной храбрости вашей, и согласитесь, что мне совсем нежелательно остаться вдовою.

– Сударыня, – отвечал ей Кульнев, – долг пред службою отечеству я ценю выше долга супружеского...

Так завершилась его любовь. За блистательный поход кавалерии через Балтику Кульнева наградили пятью тысячами рублей. Яков Петрович половину отослал матери, остальные истратил на друзей и своих подчиненных. Осталась генералу та же самая курица, которую он клал на тарелке плашмя, лежмя и всяко разно.

А на финских хуторах и поныне можно встретить старинные гравюры. Кульнев изображен в окружении финской семьи, нянчащим на своих руках младенца. Младенец же этот – Иоганн Рунеберг, краса и гордость финской культуры, который позже писал:

За отличие в битвах с турками при Дунае Кульнев получил саблю, осыпанную алмазами. Его назначили шефом Гродненского гусарского полка. Первым же приказом он запретил гусарам ношение в ушах серег. И никто не взроптал.

– Для любимого дружка и сережку из ушка! – говорили вислоусые, старые, прокуренные гусары...

Близился год 1812-й – год нашей славы и доблести.

Наполеон через Смоленск устремился на Москву, а в сторону Петербурга двинулись войска маршала Удино, против которого стоял с армией князь П. X. Витгенштейн. В этом корпусе Витгенштейна, прикрывавшем столицу, состоял и Кульнев со своими гродненцами. Судьба обрекла его сражаться сейчас на тех зеленых полянах, средь которых прошло его детство.

– Ежели, – говорил он в эти дни, – паду от меча неприятельского, то паду славно, почитая себе за счастие каплей крови последней жертвовать защите отечества!

Витгенштейн в порядке отводил свой корпус к Дрисскому лагерю. Прикрывая отход его армии, в непрестанных схватках, гусары Кульнева привычно качались в седлах, звенели низко опущенные ташки с вензелями, бряцало оружие, и раздавалась песня:

Яков Петрович с тревогой оглядывал отчие места, затянутые дымом от сгоревшего пороха.

– Жано, – сказал он своему адъютанту Нарышкину, – ты бы знал, милый, какая тоска гложет сердце. Ведь это моя родина! Неподалеку отсюда есть постоялый двор в Клястицах, где проездом, сорок восемь лет назад, нечаянно родила меня матушка...

Ударом небывалой ярости Кульнев обрушил своих гусар на противника. Расколошматил французов в пух и прах. Они стояли перед ним дрожащие. Среди пленных, весь в блеске мундира, застыл и любимец Наполеона – генерал Сен-Жени.

И шел дождь...

Кульнев сорвал с пояса Сен-Жени шпагу.

– А вам – в Москву, – сказал в злости...

Сен-Жени был первым генералом Наполеона, который попал к нам в плен, и Москва сбегалась смотреть на него, как на чудо. Остальных пленных Кульнев загнал в монастырь бернардинов, где была его штаб-квартира. Иван Нарышкин открыл монаше­ские погреба, а там бродили меды панские, дремали в бочках вековые ликеры. Тут французы перепились с горя (а хитрый Нарышкин слушал, о чем они болтают). Утром он навестил Кульнева:

– Женераль! Судя по всему, что я узнал, маршал Удино совершает обходное движение по тракту из Полоцка на Собежу.

– В седло, гусары! – отвечал Кульнев...

Ельник да березник, изредка сосны вдоль почтового тракта. Глухие ставки озер, редко-редко где прочернеет пахота. В этих краях Кульнев перехватил корпус Удино. Битва разгорелась возле селения Клястицы, где он родился. И это была первая значительная битва в Отечественной войне 1812 года. Удино не выдержал напора русских – он отступил, побросав обозы. Гусары сотнями брали пленных. Победа под Клястицами возвысила дух нашей армии.

Яков Петрович ждал, что его “сикурсируют” подмогой с тыла. Но, в горячке погони за Удино, он далеко оторвался от корпуса Витгенштейна...

Жарко было. Дожди стучали по земле бурными, короткими ливнями, не освежая.

– Вперед, гусары! – призывал Кульнев.

Навзничь он опрокинул бригаду французского генерала Кабрино. А за этой бригадой вдруг выросли пред ним, как стенка, главные силы противника.

– Время жить кончилось, – сказал Кульнев. – Ныне пристало время умирать. Найдется ли у нас в обозе хоть одна бутылка шампанского? Разопьем ее поскорее и поспешим в битву, гусары!

Взвизгнул обнаженный клинок, и в тумане утреннем померкла сизая олонецкая сталь. Кульнев – впереди! впереди! впереди! – водил гусар в атаку. Из одной выведет – ведет во вторую.

Над зелеными полями разносился призыв:

– Руби их в песи, круши в хузары!

Удино навалился на гусар всей мощью своего корпуса, и Кульнев отвел свой отряд за Дриссу. Было так жарко, что он сбросил с плеч гусарский ментик. Земля парила, громыхал гром...

Средь печальных холмов отчизны мокли брошенные пушки.

Кульнев слез с коня и, презрев смерть, повел его в поводу.

– Поспешим! – торопил его Нарышкин.

– Нет, – отвечал Кульнев адъютанту, – так уж повелось: в авангарде я первый, а в ретираде – последний...

Он подошел к пушке, открыл зарядную фуру:

– Заряжай!

Генерал-рыцарь Яков Петрович Кульнев сражался до конца.