за возвращение наших японцев, которых вы вернули в прежнее подданство...
Резанов тоже говорил по существу дела:
– Как быть? – спросил он. – Впредь, ежели ваши рыбаки потерпят бедствие возле берегов наших, то неужто лучше оставлять их в России, чтобы вы не сажали их в тюрьму, яко изменников? Наконец, – заострил он эту тему, – как поступите вы, ежели буря выкинет у ваших берегов наших мореходов.. Неужели тоже посадите в тюрьму, как и своих сажаете...
Ито подумал и сказал, что на этот вопрос последует ответ в письменном виде, но какой дать ответ – он не знает, а пошлет чиновников за ответом в Иеддо, где ответ и напишут.
– Передайте своему императору, что в его подарках микадо не нуждается и возвращает их обратно, ибо Япония не столь богата, чтобы ответить равноценными дарами. Японцы очень скромны в своих потребностях, а потому в предметах европейской роскоши они не нуждаются... Из уважения к нашим древним законам мы просим вас покинуть страну и более не навещать нас!
Впрочем, японские власти щедро снабдили “Надежду” провизией и брать за нее деньги отказались. Резанов хотел было подарками императора рассчитаться за все продукты, но японцы и подарков не пожелали. А между тем в Нагасаки уже съехались немало купцов, желавших торговать с русскими. Конечно, им было бы выгоднее торговать с близкой Россией, нежели с далекой Голландией, но власти Иеддо признавать этих выгод не пожелали. Великое множество простых японцев подплывали к русскому кораблю на лодках, вежливо выражая нашим матросам самые добрые чувства, они говорили, что русских в Японии очень любят, хотя и мало знают. Наконец, каюту Резанова буквально завалили легкими, как пух, связками нежных и белых вееров – чтобы он, посол, поставил на них свои автографы. (“Чтобы подписал я им свое имя и день прихода нашего в Нагасаки, и будут они те веера сохранять, как драгоценность...”)
6 апреля с грохотом были выбраны якоря, многие сотни джонок провожали “Надежду” – до самого открытого моря. А когда берега Японии совсем пропали за чертой горизонта, Крузенштерн предложил Резанову выпить и утешил посла словами:
– Все равно! Рано или поздно, а наша соседка Япония разложит свои товары и распахнет объятия для послов наших...
Скоро забелели над морем белые шапки гор острова Цусима, положение которого Крузенштерн определил на карте астрономически точно, а потом, блуждая в сахалинском заливе Анива, они видели ряды виселиц – это японцы, живущие вдали от мира, для всех непроницаемы и загадочны, вешали сахалинских айнов, которым некому было пожаловаться. Сильный ветер с Камчатки летел навстречу “Надежде”, и фрегат лавировал, чтобы двигаться даже против ветра – углами, зигзагами, но все равно вперед, только вперед, где Резанова ждали иные чудеса...
До сих пор я ничего не сказал о заслугах Николая Петровича Резанова. Кто же он такой? Один из учредителей Российско-Американской компании, почетный член Российской Академии наук, писатель, экономист, дипломат, лингвист, путешественник, поэт и начальник канцелярии поэта Гаврилы Державина... Разве этого мало, чтобы не забывать о человеке?
Но... забыли. Странно, что Резанова лучше помнят в Америке, о нем в США выходят книги, а у нас он словно “разбросан” по отдельным изданиям, где о нем зачастую если и поминают, то мельком, как бы между прочим. Стыдно сказать – до сих пор пылится в архивах так и не изданный громадный труд врача Генриха Лангсдорфа о кругосветном путешествии русских моряков, которое официально возглавляет опять-таки он, Николай Петрович Резанов. Совсем недавно Ван Дерс, адмирал флота США, сказал о нем то, что сегодня нам, читатель, может казаться забавным парадоксом: “Кто знает, если б не его случайная смерть, то, возможно, Калифорния была бы сейчас не американской, а – русской...” И вспомнились мне стихи Сумарокова:
“Надежда” бросила якоря на рейде Петропавловска-на-Камчатке, а Резанову предстоял еще долгий путь – на Аляску и в Калифорнию. Опять что-то неладное стряслось у него в отношениях с Крузенштерном, и, кажется, именно тогда Крузенштерн винил Резанова в его неуступчивости японцам. Вряд ли ошибусь, если из мрака давности извлеку главный упрек Крузенштерна:
– Камергер, будучи зятем самого Шелехова, конечно, более озабочен выгодами Компании за океаном, нежели прямыми политическими интересами петербургского кабинета...
Так или не так, я сам не уверен в этом, но вот свидетельство забытого нами историка А. Сгибнева: “Резанов, во избежание новых интриг Крузенштерна, решился уже возвратиться в Петербург, даже не побывав в колониях” – Аляске и Калифорнии.
Но тут с моря пришел бриг “Мария”, принадлежавший Компании, и это изменило все его планы... Крузенштерну он повелел:
– Я покину вас на “Марии”, а вы следуйте до Кантона, после чего можете возвращаться в Кронштадт. Доброго пути!
Сгибнев писал, что “ни Крузенштерн, ни его офицеры ни разу не навестили больного посланника и даже при уходе его на “Марии” в Америку никто не пришел с ним проститься”. Никто не пожал ему руки, кроме лейтенанта Головачева.
“Мария” вышла в открытый океан, и в пути к берегам Америки корабелы поведали Резанову, что русская жизнь на Аляске течет своим чередом: построили дом библиотеки, алеуты и даже индейцы изучают в школах французский, географию и математику, а в Кадьяке растет редкий фрукт – картофель.
– Одно плохо: попались в капкан белые лисицы, предвещая несчастья. Так и случилось. Дикие из племени колошей стали скальпы снимать, а тут и голод в Ситхе – не приведи Господи...
С дипломатией было покончено – теперь Резанов выступал в роли инспектора Российско-Американской компании, владения которой раскинулись широко, и богатствам ее мешали пираты Карибского моря, стрелявшие с моря, завидовали Компании англичане и купцы Бостона, что были конкурентами русских, а король Гавайских островов звал русских в свой волшебный рай Океании, дарил плащи из перьев невиданных птиц, обещая завалить Аляску дешевыми кокосами и жирной свининой... Все было так!
Но Резанов застал Ситху в не лучшую пору: вновь прибывших встретили как “лишних едоков”, тогда как сами не знали, будут ли завтра сыты. Болели цингой, а “пиво” из еловых шишек не помогало... Странный был этот мир! Улицу освещали “кулибинские фонари” (прожекторы будущего), а из лесного мрака вылетали стрелы диких нуткасов, у которых лица были обсыпаны толченой слюдой; в карманах жителей звенело серебро испанских пиастров, пили только бразильский кофе, местные креолы-подростки мечтали учиться в кадетских корпусах Петербурга, китайские шелка на женщинах извивались хищными драконами, а жители жаловались:
– Одной лососиной да грибами сыт не будешь... Эвон, зубы у тетки Марьи снова шатаются, а ведь еще молода: всего-то в третий раз замуж выходит...
Резанову повезло: с моря вошел на рейд Ситаи бостонский купеческий корабль “Юнона”, а в трюмах его была провизия. Николай Петрович не пожалел рому, угощая шкипера:
– Покупаю. Весь корабль. Со всем добром, что в трюмах. Даже не глядя. Сколько бы все это ни стоило...
Зиму кое-как перебились. Резанов известил Петербург о своем пылком желании навестить Калифорнию ради выгод от торгов негоциации с нею, “пустясь с неопытными и цинготными людьми (эпипажа) в море на риск с тем, чтоб или спасти области (Аляски) или ...погибнуть!”. В конце февраля 1806 года он велел лейтенанту Хвостову поднять паруса – пошли. Страшное было плавание: половина экипажа валялась в кубриках, страдая цингой-скорбутом, а другая половина едва справлялась с парусами. Плыли целый месяц с такими приключениями, о которых и рассказывать тошно. Наконец рано утром прямо по курсу забрезжила бухта Святого Франциска, где угадывался контур будущего Сан-Франциско.
Командовал “Юноной” молодой лейтенант Хвостов.
– Прибавьте парусов... вперед, – велел ему Резанов.
– Вон батареи, – показал Хвостов. – Разве не знаете, сколь подозрительны испанцы? Коли не остановимся при входе на рейд, вмиг с батарей этих расколют нас ядрами.
– Что за беда! – отвечал Резанов. – Просить у них позволения – откажут. Так лучше получим два-три ядра в борт, зато спасем экипаж от смерти скорбутной в море открытом...
С берега уже слышался барабанный бой – тревога.
