– Оно и видно, – оборвал разговор Соломин.

Он подошел к Исполатову, сказав ему:

– Урядник – казачина бывалый, но вряд ли Миша способен возглавить борьбу с японцами. Я прошу вас, как бывшего офицера, взять на себя эту задачу. Надеюсь, – намекнул Соломин, – что успех десанта отразится и на вашей судьбе. Победа над японцами предоставит мне блистательный случай просить перед высшими властями о снятии с вас ответственности за то преступление, которое вы, извините, совершили.

– Не будем говорить на эту тему. А все, что в моих силах, я сделаю, не сомневайтесь...

Благословить отплывающих явился благочинный Нафанаил с клиром; священники бродили среди снастей, размахивая кадилками, в которых (за неимением ладана) сладко тлел янтарь, добытый как раз возле Гижиги, куда и отплывала «Камчатка». Твердо стуча в палубу костылем, прапорщик Жабин прошел к штурвалу, велел отдавать концы. Обратясь к толпе, он сказал:

– Простите, люди, если кого случайно обидел...

Раздались последние напутствия отплывающим:

– С богом, Никола, ждать будем!

– За Дуньку не беспокойся, я пригляжу...

– Петенька, береги себя, голубь ясный!

– Вертайтесь с победой, ребята... ух, и выпьем же!

Швартовы плюхнулись в воду, обдав Соломина веером соленых прохладных брызг. Ощутив весь пафос этого торжественного момента, он испытал жажду высоких слов.

– Помните! – прокричал Соломин. – Помните ту надпись, что высечена на скале в Фермопильском ущелье: «Путник, если возвратишься в Спарту, скажи согражданам, что мы полегли за свое отечество, как нам повелел суровый закон...»

– Помним, – отозвался со шхуны зверобой Егоршин.

Раздался неприличный смех – это стали потешаться Неякин с Трушиным; доктор даже сказал Соломину:

– Вы бы им сразу по-латыни нацицеронили! У нас же спартанцы шибко грамотные, мимо щей лаптем не промахнутся...

Паруса хорошо забрали ветер в свои объемные пазухи.

Гася кадило, Нафанаил упрекнул Соломина:

– Нашли что вспоминать. Разве это прилично православных христиан сравнивать с язычниками? Прежде чем говорить, надобно как следует подумать...

Шхуна удалялась, по берегу ее догоняла Расстригина:

– Серафимушко-о, ангел мой, куды ж ты уехал?

Издалека донесло глас ответный, глас ангельский:

– Что, завертелась, стерва? Вот прибьют меня самураи японские, будешь знать, какого херувима лишилась...

Они уплыли. Всем сразу сделалось тоскливо.

За скалами, что запирали вход в Авачинскую бухту, шхуну вздыбило на гребень и легко сбросило вниз – в глубокий разлом между волнами. Началась качка, но пока плавная.

– Ее-то и не люблю, – сознался Егоршин. – Уж лучше бы трясло, как в телеге, а теперича едою лечиться надобно.

Он развязал домашний мешок, предложил Жабину:

– Не хочешь ли, флотский, юколы попробовать?

– Я же тебе не собака, – ответил Жабин.

– Так это как ведь сделать юколу. Иной юколы для семьи наготовит, а ее собаки ногой лягают. У меня же чисто собачья, зато человека от нее за уши не оттащишь...

Перед ними уже распахнуло океанскую ширь.

– Никифор Сергеич, – обратился Исполатов к прапорщику, – сейчас, когда земля со всеми ее дрязгами осталась за кормою, я хочу вас спросить серьезно: вы что, действительно рассчитываете прошмыгнуть между Сциллой и Харибдой?

– Туман, как и вода, любой грех кроет.

Траппер не отказался от юколы, которая по вкусу напомнила ему хорошую ветчину. Он спросил Егоршина, на каком дыму коптился лосось – на тополевом или на кедровом?

– Неужто ты можжевельного дыма не учуял?..

В тесном форпике шхуны, который заняли старые служаки, уже началась картежная игра. В такт шлепанью карт гулко шлепалось и днище шхуны, с разбегу падавшей в провалы волн. Сережа Блинов жестоко укачался.

– В лоск, – заметил при этом Расстригин. – Но вот что интересно: коли в кабаке, так блюют за милую душу, а на корабле люди этой слабости почему-то стыдятся.

– Потому что трезвые, – ответил Исполатов и, заглянув в зеленое лицо юноши, протянул: – Хорош... вроде огурчика.

Траппер приставил к губам студента бутылку.

– Что это такое? – отбрыкивался тот.

– Барахло ужасное – виски.

– Помилуйте, как можно! Если мама с папой узнают, что я пил виски... меня же домой больше не пустят.

Траппер заверил гонца:

– Мама с папой не узнают, а болтать мы не станем.

Заставив Сережу сделать несколько глотков, он спровадил его в трюм отсыпаться:

– Так будет лучше. Но старайтесь поменьше глазеть за борт, там ничего интересного пока не наблюдается...

– Дай и мне хлебнуть, – попросил его Егоршин.

– Сначала укачайся, старина.

– Не для того ем, чтобы рыбок кормить...

Большие зеленые волны бежали вровень с фальшбортом корабля, их загнутые языки торопливо облизывали кромку палубы, по которой, хватаясь за штаги и ванты, передвигались люди.

– Хороший ветер, – прокричал Жабин, – очень хороший!

От самого Петропавловска до мыса Лопатка почти не было людских поселений, а если на берегу изредка виднелся неряшливый сарай, то никто не мог объяснить – для чего он там поставлен (очевидно, это была тайная работа американских факторщиков). Нижние шкаторины парусов давно вымокли, отяжелев.

– Еще до Лопатки сделаем поворот, – сообщил Жабин.

На рассвете третьего дня он завел шхуну в маленькую, но удобную бухту, где спрятал ее под навесом скалы. Прапорщик объяснил, что именно здесь, вблизи мыса Лопатка, следует дождаться дурной погоды, чтобы затем незаметненько для японцев выбраться в Охотское море.

– Говорят, на Кокутане стоят пушки?

Жабин ответил Исполатову:

– Потому-то и не стоит соваться туда сгоряча...

Ожидать погоды в пустынной бухте было крайне томительно. Карты всем надоели, и ополченцы, собравшись в кружок, убивали время в воспоминаниях. Исполатов никогда не думал, что эти люди, которых он часто встречал в шалманах Петропавловска, эти неказистые мужики, с головою ушедшие в хозяйство и тяжелый быт, имели дерзкое геройское прошлое.

Совсем неожиданно по шхуне пронеслась тревога:

– Корабль... Кого-то несет сюды нелегкая!

Жабин суровым окриком, размахивая костылем, загнал ополченцев в трюмы, чтобы носа на палубе не показывали (это было правильно, ибо пустая палуба корабля не вызывает подозрений). Затем прапорщик рассматривал струйку дыма над горизонтом, похожую на легкий мазок акварелью, он долго вглядывался в очертания корабельного корпуса...