– А вы поговорите с прапорщиком Жабиным...

Андрей Петрович навестил в гавани японскую шхуну, которая по весне обрела вполне божеский вид. Попрыгав на пружинистой палубе, тиковый настил которой напоминал певучие клавиши пианино, он сказал прапорщику:

– Вы бы хоть название кораблю придумали.

Жабин был занят делом: с помощью трех отставных матросов, живших в Петропавловске доходами с огородов, он обтягивал по борту упругие штаги, крепившие мачты. Ответил так:

– Я вам любое название с потолка возьму. Хотя бы и «Камчатка» – для конторы Ллойда мы ведь все глубоко безразличны!

Они прошли в рубку, где от японцев еще сохранилась традиционная простота «ваби-саби» – здесь ничего не было лишнего. Не было даже стола и дивана, только лежали циновки-татами, здесь же свалены карты, скрученные в рулоны. Лишь в углу торчала одинокая табуретка, явно принесенная с берега.

– Это мой престол, – показал Жабин. – Садитесь.

– Нет уж, прошу вас... Вы устали больше меня.

Концом костыля прапорщик ткнул в карты:

– Вся наша навигация. А компасик я достал. Правда, паршивенький, девиация не уничтожена, и боюсь, что вместо норда он станет показывать всем нам год рождения микадо...

Соломин рассказал о высадке японского десанта.

– Для вас это неожиданно?

– Нет! Урядник уже выехал в Мильково, там собран очень боевой отряд из мужиков-ополченцев, из охотников-инородцев... Надо, – сказал Соломин, – думать о помощи явинцам, ведь они там с детьми и бабками утащились в горы, а такого цыганского житья им долго не выдержать.

– Что вы намерены предпринять?

– Ясно одно: японцев на Камчатке стерпеть нельзя.

– Так-так, – сказал Жабин...

В разрезе рубахи на груди гидрографа Соломин разглядел моряцкую татуировку, в окружении якорей и голых русалок красовались слова: «Боже, храни моряка!» Опираясь на костыль, прапорщик в волнении пересек каюту по диагонали.

– На Руси всегда так, что клин клином вышибают. Японцы десант выбросили, знать, и нам десантировать надобно. Это очень хорошо, что урядника на Мильково отправили. Мишка Сотенный – парень деловой, а мильковская дружина может идти прямо на Явино.

– Там же бездорожье, – напомнил Соломин.

– Ерунда, здесь к этому привыкли, и покажи им дорогу, так они еще удивляться станут. А вот из Петропавловска надобно срочно двигать ополченцев морем – тоже к Явину!

– Как же вы мимо Шумшу через пролив проскочите? На мысе Кукотан, если верить слухам, выставлены пушки.

– Пусть это вас не тревожит, – ответил Жабин. – Я ведь все-таки старый гидрограф, не одну собаку съел на этом деле. Выждем негодной погодишки, чтобы проливы заволокло туманцем, и проскочим в море Охотское, как рыбки!

– Тогда, – спохватился Соломин, – если уж вы попадете в Охотское море, то, высадив десант возле Явина, сможете плыть и далее – до самой Гижиги?

– Конечно! – охотно согласился Жабин.

Соломин торопливо загибал пальцы:

– Я могу отпустить на Гижигу сколько угодно муки, дам несколько бочек масла... плиточный чай, табак, порох...

– С грузом-то еще лучше идти – не так болтает. Охотское море безбалластных коробок не терпит – бьет их так, что даже гвозди из бортов выскакивают, словно пули.

– Вы меня так выручили. – Соломин расцеловал прапорщика. – А вам разве не страшно? – спросил он его.

– На то и море существует, – отвечал Жабин, – чтобы сидящие на берегу его боялись. Готовьте десант, свозите товары. Страшно будет потом! Когда война закончится...

Радостный, Андрей Петрович вернулся в канцелярию, и здесь Блинов вручил ему японскую прокламацию:

– Вот какие открыточки получать стали...

Ямагато призывал население Камчатки присягнуть на верность японскому микадо, за что сулил всяческие блага. Но закончил свой призыв словами, очень схожими с надписью на той доске, которую он водрузил в деревне Явино: «Этот земля принадлежит японский империю кто эта не признает убит».

– Откуда афишка? – озабоченно спросил Соломин.

Блинов пояснил, что недавно прискакал гонец:

– Из деревни Голыгино, вот и привез.

Голыгино – старинная животноводческая деревня, лежавшая чуть севернее Явина. По карте было видно, как японская оккупация расползалась по югу Камчатки, словно поганый лишай. Андрей Петрович рванул прокламацию Ямагато наискосок.

– Эх, растяпа! – тут же выругал он себя. – Такие штуки надо бы для истории оставить. – Потом обратился к трапперу Исполатову: – Вы, сударь, согласны идти в десант?

Этим он нечаянно нанес охотнику обиду.

– Какие у вас могут быть сомнения на мой счет? – ответил он. – Я даже удивлен, что вы меня об этом спросили.

– Извините. Но вы слишком вольная птица.

– Да не такая уж я вольная...

С улицы донесся звон стекла, ругань и женские крики.

– Что там еще? – спросил Соломин.

– Да это, – отвечал Блинов, – у Расстригиных уж какой денек Серафим со своей мадамой любовь обсуждают.

Думать о постороннем сейчас не хотелось. Соломин снова разглядывал карту Камчатки, мечтая, как удачно получится, если подойти к японцам одновременно с суши и с моря.

– Вам не смешно от моей доморощенной стратегии?

– Нисколько. Пока все правильно, – одобрил его Исполатов. – Но времени не теряйте: пусть Мишка Сотенный сразу же выводит свою дружину из Милькова – им еще топать и топать...

Предоставленная самой себе, лишенная связи с Россией, отрезанная от родины расстояниями и блокадою с моря, Камчатка приступала к исполнению своего гражданского долга.

Самое удивительное – Камчатка решила атаковать!

При населении в 360 душ Петропавловск поставил под ружье около сотни ополченцев. Конечно, все они – все как один! – страстно желали попасть в десант.

Жабин строго предупредил Соломина:

– Особенно-то вы там не увлекайтесь! Шхуна у меня не резиновая, я же и груз беру, а отсеков в ней кот наплакал.

– Сколько же можно записать в десант?

– Возьму от силы лишь тридцать человек...

Ближайшие дни Соломина были заполнены исключительно подготовкой десанта в дорогу. Из петропавловских дружинников тщательно выбирали только здоровых, отличных стрелков, кому запах пороха издавна привычен. Соломин смертельно обидел старого зверобоя Егоршина, отказав ему в месте на шхуне:

– Тебе восьмой десяток, куда ты лезешь?

Пришлось отказать и студенту Сереже Блинову:

– Вам, юноша, сам господь бог велел дома сидеть.

За единого сыночка взмолился его отец:

– Креста на вас нету! Молодой человек всей душой рвется в сражение, так оцените же его священный