«Я, – говорил канцлер, – наблюдал трех королей нагишом и могу сказать, что их величества красотою не блещут. Что же касается нынешнего красавца, то он далеко не орел, каким возомнил себя!» Это еще мягкое высказывание, а другие попросту нецензурны… Недовольство кайзера Бисмарком вызревало давно. Однажды канцлер не доложил о передвижении русских войск возле австрийских рубежей, и кайзер узнал об этом из генерального штаба.

– Россия идет войной, а вы скрываете это, Бисмарк! Немедленно поставить всю армию в боевую готовность, срочно предупредить Вену… Пусть только сунутся эти чурбаны!

Бисмарк справедливо заметил, что весною, в связи с маневрами, русская армия ежегодно перемещается близ границ, и нервная позиция Берлина к маневрам России может лишь ухудшить отношения с Петербургом, и без того испорченные; при этом он трахнул кулаком по столу, а Вильгельм II сказал:

– Только не запустите в меня чернильницей!

– Если вы станете дергать меня по всяким пустякам, то мне лучше просить отставки…

Кайзер промолчал, а Бисмарк не понял его молчания. Через день из дворца прибыл генерал-адъютант фон Ганке и напомнил канцлеру, что он хотел требовать отставки.

– Я сам буду сегодня у императора…

Во дворце ему сказали:

– Его величество отъехал из дворца…

На следующий день об отставке напомнили. Вильгельм II утвердил отставку без промедления, помазав на прощание Бисмарка титулом герцога Лауэнбургского (в честь Лауэнбурга, который он под пьяную лавочку перекупил у Австрии). Бисмарк в ярости сорвал со стены кабинета портрет кайзера и велел отправить его во Фридрихсруэ – на конюшни:

– Под хвост кобылам – только там ему и место!

Вильгельм II, избавясь от опеки железного канцлера, повел себя как выпущенный на свободу арестант. В одном из залов замка он устроил пивную и назвал гостей, перед каждым из них красовались пивные бутылки, кружки и сигары, а кайзер до часу ночи упивался своим красноречием. Но для большинства немецкого народа, жившего в неведении интриг, отставка Бисмарка казалась непоправимым бедствием. Германия сроднилась с этим громким именем, которое сопутствовало ей на протяжении жизни целого поколения. Улица перед домом канцлера с утра до ночи была заполнена толпами, и стоило Бисмарку появиться в окне, как его встречали овациями и рыданиями. Кайзер в резкой форме велел канцлеру побыстрее убираться из столицы. Бисмарку это было не так-то легко сделать, ибо предстояло упаковать 300 ящиков одной только переписки и 13 000 бутылок вина. Когда 29 марта он тронулся прочь из Берлина, полиция с большим трудом прокладывала дорогу его карете. На вокзале канцлера провожал почетный караул, который он пропустил мимо себя в церемониальном марше. Вдоль перрона выстроился дипломатический корпус. Бисмарк, гримасничая, сказал иностранным послам:

– Поздравьте меня – комедия кончилась…

Он отъехал во Фридрихсруэ, оставив после себя вооруженную до зубов Германию и Европу, похожую на военный лагерь. «Мы не должны забывать, – писал Энгельс, – что двадцать семь лет хозяйничанья Бисмарка навлекли на Германию – и не без основания – ненависть всего мира… Бисмарк сумел создать Германии репутацию страны, жаждущей завоеваний… Теперь уже никто в Европе не доверяет „честным немцам…“

Всем известны и слова Ленина: «Бисмарк сделал по-своему, по-юнкерски, прогрессивное историческое дело… Объединение Германии было необходимо… Когда не удалось объединение революционное, Бисмарк сделал это контрреволюционно, по-юнкерски». Однако после кризиса 1875 года, измученный «кошмаром коалиций», Бисмарк чудовищно запутал германскую политику в противоречиях и договорах с соседями – страховочных и перестраховочных: здесь он обнаружил свою дипломатическую слабость! Но «русский вопрос» всегда оставался для него главнейшим вопросом внешней политики. Канцлер никогда не забывал, что Германия может следовать, куда ей хочется, лишь до тех пор, пока из Петербурга не крикнут «стоп!» – и тогда Германия замрет на месте. Самый реальный политик мира, Бисмарк в частной беседе с графом Шуваловым выразился честно:

– В критический момент я брошу Австрию на произвол судьбы – этим я верну Берлину расположение Петербурга…

Бисмарк не раз выступал с предупреждением, что мировая война завершится для Германии катастрофой; он говорил, что Германия непобедима до той поры, пока не столкнулась с Россией, в груди которой бьется два сердца – Москва и Петербург.

– Будем же мудры, – взывал он к рейхстагу, – и побережем наших славных гренадеров. А если война на два фронта все же возникнет, то в конце ее ни один из немцев, отупевших от крови и ужасов, уже будет не в состоянии понимать, за что он сражался…

Глубоко оскорбленный отставкой, канцлер в тиши Фридрихсруэ днями поглощал крепкие вина, а по ночам делал себе обильные впрыскивания морфия. Он стал алкоголиком и наркоманом. Бисмарк почти никогда не спал. Однако голова его оставалась свежей. Он еще силился – через газеты, верные ему! – отсрочить крах империи, им же созданной, и призывал Берлин улучшить отношения с Россией, но ему не внимали… Советский академик Ф. А. Ротштейн пишет: «Его брутальная беспощадность к противникам… не уменьшилась и после отставки. Он вел непрерывную кампанию против своих преемников и императора, желая показать им свое превосходство и их ошибки, не останавливаясь даже перед раскрытием важнейших государственных тайн… Однажды у Вильгельма II возникло желание арестовать его и предать суду за антигосударственное поведение». В канун смерти Бисмарк посетил Гамбургский порт, где в грохоте лебедок и цепей дымили гигантские лайнеры, легко и быстро пересекавшие океаны. С горечью он признался:

– Да, это совсем иной мир. Совсем новый…

В этом новом мире ему уже не оставалось места. Бисмарк ругал врачей за то, что не дают ему перед смертью как следует напиться. Он откупоривал шампанское, поглощал любимые чибисовые яйца и, нещадно дымя трубкой, рассуждал о политике. Сейчас он был склонен вернуть Франции даже Лотарингию – как залог примирения с нею. Уже стоя над гробом, он еще говорил, что Германия без дружбы с Россией погибнет, а вся его политика (вся!) была построена исключительно с учетом того, что Россия непобедима. Если же теперь немцы решили думать о России иначе, ему осталось только одно – умереть!

В июле 1898 года он умер, и не было такой газеты мира, которая не отметила бы эту смерть «крепчайшего дуба германского леса». Начинался XX век – воистину железный век, а Германия выходила на старт мировой войны.

Сейчас уже мало кто знает, что в 1900 году в Москве был сооружен памятник железному канцлеру. Справедливости ради замечу, что Россия памятника Бисмарку никогда не ставила – его соорудила немецкая колония, а в 1914 году москвичи обвязали его веревкой за шею и свергли с пьедестала наземь.

Бисмарк не был другом нашей страны, но в период Великой Отечественной войны 1941–1945 годов Бисмарк, объективно рассуждая, стал вроде нашего союзника. В самой логике его речей таилась угроза фашистским захватчикам. Советское радиовещание на берлинской волне часто цитировало Бисмарка, предупреждавшего немцев, что любая попытка завоевания России закончится для них могилой. Имя канцлера было слишком авторитетно в Германии, а его слова верно попадали в цель, не потеряв политической актуальности. Национальный комитет немецких военнопленных «Свободная Германия» выступал против фашизма под черно-бело-красным знаменем старой кайзеровской Германии, которую создал Бисмарк.