– Ну, как? – с бодрой развязностью спросил он. – Договорились?

Рука прапорщика (величиною в солдатский сухарь) повисла в воздухе.

– Я, – сказал Андрей сквозь зубы со свистом, – могу уважать чистоплотную бедность. Умею прощать людям самые низкие пороки. Но я не терплю подлости, и уберите вашу грязную лапу… Сколько он вам давал? Отвечайте!

В лице Латышева что-то изменилось, он мгновенно состарился тут же, почти на глазах Андрея, и жалко забормотал:

– Первый раз… честное слово! Первый… в жизни…

Карабанов повернулся и пошел. Потом остановился.

А куда он идет?..

И вдруг поймал себя на том, что идет к майору Потресову – ему хотелось видеть честного человека!

Прапорщик Латышев повесился в конюшне первой сотни. Ватнин услышал, как бьются в испуге кони, вбежал туда, сразу шашку выхватил – р-раз! – секанул по веревке. Потом, ведро воды на прапорщика вылив, присел рядом, гудел юнцу в пылающее ухо:

– Ежели, скажем, девка к другому ушла – и хрен с нею! Ежели, к примеру, тоска поедом ест – на люди иди, водки выпей. Ко мне забегай, разговоры вести будем. О том о сем. Я, брат, повидал много.

– Спасибо, только все не то, – сказал прапорщик и, пошатываясь, ушел из конюшни.

Ватнин ускакал со своей сотней к Деадину, имел короткую сшибку с конницей противника, в которой ему прострелили левую руку возле локтя. Обозлившись, Ватнин велел казакам закинуть карабины за спину и работать одними шашками.

Вечером Аглая бинтовала ему руку, и, когда сотник ушел, она сказала Сивицкому:

– Какой он забавный, правда? Такой громадный и теплый, как печка. Мне даже кажется, что около него всегда очень уютно…

– Ватнин – замечательный казак, – отозвался Сивицкий. – И очень чистый человек. Почти ребенок. Клюгенау и он – вот их двое, кого я особенно люблю в гарнизоне.

– Это какой Клюгенау? – спросила Аглая.

– Да такой восторженный чудак, в очках. Если к вам подойдет совершенно незнакомый человек и спросит: не может ли он вам быть полезен? – так знайте, это и есть Клюгенау.

– А-а-а, – протянула Аглая, – теперь я вспоминаю. Он, кажется, инженерный прапорщик или еще что-то в этом роде. Вечно копошится в мусоре и, когда я прохожу мимо, он издалека начинает раскланиваться со мною.

– Ну, это и есть барон, – засмеялся Сивицкий. – Странный полунищий барон, – сытый одним светом звезд, который тратит свое жалованье на солдат и будет счастлив, если вы случайно скажете ему: «Федор Петрович, я рада вас видеть!..»

– Хорошо, если так. Вот увижу и скажу: я рада вас видеть…

Встреча произошла случайно. Женское любопытство, пересилившее страх, заставило Аглаю как-то вечером толкнуть узенькую дверцу в одном из переходов крепости. Сыростью и тленом пахнуло в лицо. Она чиркнула спичкой. Узкая лестница, крутясь винтом, уходила куда-то наверх. Ступени были покрыты густым слоем пыли, и чьи-то четкие следы выделялись на них.

– Страшно, – поежилась Аглая и, вся замирая, стала подниматься по лесенке; шаткий огонек спички вырывал из мрака один поворот за другим. Все выше и выше взбиралась женщина, подобрав края платья, трепещущая и довольная от сознания своей смелости.

И вдруг:

– Ай! Кто здесь?

Ей открылась круглая башенка, и чья-то фигура встала навстречу; через узкие софиты упал свет луны и блеснули стекла очков.

– Не бойтесь, сударыня, – сказал Клюгенау. – Здесь никого нет, кроме меня.

Стряхнув оцепенение, Аглая подошла ближе.

– Федор Петрович, – сказала она, переводя дыхание, – я… рада вас… видеть.

Прапорщик наклонился, порывисто поцеловав ее руку.

– Это правда? – спросил он, уже счастливый.

– Ну конечно. О вас говорят так много хорошего.

– Не верьте этому, – с сожалением произнес он, отпуская руку женщины. – Человек должен быть лучше меня. Я не достиг еще и тени совершенства. Легко каждому из нас создать для себя коран жизни, но как трудно порой выполнять его заповеди. Вы сказали сейчас, что рады меня видеть. Я – человек и должен быть добр… я понимаю! Но разве бы я согласился, чтобы эта радость принадлежала сейчас другому?..

Аглая, зажмурив глаза, с удовольствием поежилась, как кошка перед огнем.

– Вы знаете, Федор Петрович, – сказала она, – почему-то я вас таким себе и представляла… Только скажите, что вы делаете здесь? Один? В темноте?..

Прапорщик снизил голос до шепота:

– Не удивляйтесь: я вызываю духов…

– А разве здесь есть духи?

Прапорщик кивнул ей своей большой головой:

– К сожалению… завелись.

– А что это за духи?

Клюгенау приблизил к ней свое лицо – круглое, белое; губы его были полуоткрыты.

– Это было очень давно, – медленно сказал он. – Так давно, что вы не можете себе представить… В ущельях тогда свистели стрелы, пылали костры и плакали жены. И смуглые рабы обтесывали камни. Баязет встал на костях пленных рабов, и смотрите сюда: вы видите, как ползут по стене капли их крови? Цитадель хорошо помнит их стоны…

Клюгенау вытянул в полумраке руку: по стене медленно сочилось что-то темное.

– Я боюсь, – сказала Аглая.

– Не бойтесь: человек должен быть смел, иначе ему отказано в уважении… Потом, – продолжал Клюгенау, помолчав, – Исхак-паша умер. И его уже не радовали сказочные мозаики на стенах, звон фонтанной струи уже не касался его слуха. Но перед смертью он велел отравить самую прекрасную из своих жен. Юную звезду гарема – Зия-Зий.

– Это сказка, – улыбнулась Аглая, – и откуда вы можете знать ее имя?

Прапорщик ответил серьезно:

– Вы можете не верить мне, но я вчера слышал на базаре ее имя: Зия-Зий… И сейчас она придет. Но сначала мы увидим пашу…

Клюгенау стиснул руку Аглаи, и женщина вдруг услышала далекие возгласы муэдзина, призывавшего правоверных к молитве. Офицер подвел ее к небольшому окошку, отодвинул свинцовый переплет рамы.

– Смотрите туда, вниз… Вы что-нибудь видите?

Аглая увидела со страшной, как ей показалось, высоты внутренность мечети: утончаясь книзу, бежали от купола бледные столбы арок, изогнутые, как сабли; она разглядела ряды позолоченных арабесок, кафельную мозаику стен и начертанные в кругах суры Корана.

– А там что? – спросила она: ей было непонятно назначение какого-то шкафа, уходившего в глубокую нишу.

– Это кебла, – шепотом ответил прапорщик, – там хранятся Кораны, а фальшивая дверь обращена в сторону Мекки… Смотрите, вы видите свет?

Неясный свет забрезжил где-то внизу, заблуждал среди колонн, и из мрака выступила фигура человека в длинном, до пят халате и в чалме. Аглае почему-то показались знакомыми и эта фигура, и эта важная, медлительная поступь. Человек расстелил на полу циновку, надолго припал к земле лбом. Вытянув руки, он молился.

Возгласы муэдзина понемногу угасли…

– Уйдемте, – попросила Аглая.

– Тише, – прошептал Клюгенау, – сейчас придет волшебная Зия-Зий…

И действительно, откуда-то из темноты выступила легкая тень женщины; неслышно скользя среди мрачных колонн, она подошла к паше, и паша поднялся, медленно и величаво…