Я ненавижу подобные ухмылочки: они означают «Ты умнее всех, да?», на самом же деле подразумевается «Ты идиот!».
— Существует. Может, Джесс Огилви оступилась, упала и пострадала от субдуральной гематомы, — отвечает доктор Нусбаум. — Но я сильно сомневаюсь, что она пыталась себя задушить или выбить себе зуб, надела навыворот белье, оттащила себя за три сотни метров и села в штольне, закутавшись в одеяло.
Я громко смеюсь. Речь настолько едкая, что ее следует использовать в «Блюстителях порядка». Оба — и мама, и Оливер — смотрят на меня. Их чувства понять легко. Злые как черт.
— Вероятно, настало время объявить перерыв? — спрашивает судья.
— Перерыв! — восклицает Оливер. — Подлечить нервишки!
Судья Каттингс откашливается.
— Принимаю за выражение согласия.
В комнате чувственной релаксации я ложусь под тяжелое одеяло. Мама в уборной; Тео положил голову на вибрирующую подушку. Он бормочет сквозь зубы и напоминает робота.
— Пощекочи меня, Элмо, — говорит он.
— Джейкоб, — после полутора минут молчания заявляет Оливер, — твое поведение в зале суда очень рассердило меня.
— Что ж, твое поведение в зале суда меня тоже злит, — отвечаю я. — Ты до сих пор не сказал им правду.
— Ты же знаешь, пока еще не настал твой черед. Ты видел процедуру суда по телевизору. Сначала дают слово обвинению, потом мы будем исправлять то, что натворила Хелен Шарп. Но, Джейкоб, ради бога… Каждый раз когда ты взрываешься или смеешься над словами свидетеля, ты бьешь по своим воротам. — Он смотрит на меня. — Представь себя на месте присяжного, у которого есть дочь — ровесница Джесс, и тут подсудимый громко смеется, когда судмедэксперт рассказывает об ужасной смерти Джесс. Что, по-твоему, думает про себя присяжный?
— Я не присяжный, — отвечаю я. — Поэтому понятия не имею.
— Последнее замечание судмедэксперта на самом деле было смешным, — добавляет Тео.
Оливер хмурится.
— Я что, спрашивал твое мнение?
— Твоего тоже никто не спрашивал! — отвечает Тео и швыряет мне подушку. — Не слушай его, — говорит мне Тео и выскальзывает из комнаты.
Я вижу, что Оливер не сводит с меня глаз.
— Ты скучаешь по Джесс?
— Да. Она была моим другом.
— Тогда почему ты этого не показываешь?
— Кому я должен показывать? — интересуюсь я, садясь. — Я же знаю, что чувствую, — вот что главное. Неужели ты никогда, глядя на истерику, устроенную на людях, не задавался вопросом: людям на самом деле так плохо или они просто хотят, чтобы другие видели, насколько им плохо? Выставлять чувства напоказ — значит, обесценивать их. Делать менее искренними.
— Что ж, большинство так не думает. Большинство людей, увидев снимки со вскрытия тела любимого человека, обязательно расстроились бы. Даже всплакнули.
— Всплакнуть? Ты шутишь? — Я цитирую фразу, услышанную в школе: — Да, я готов убить, лишь бы присутствовать на этом вскрытии.
Оливер отворачивается. Я абсолютно уверен, что он меня неправильно понял.
А вы?
РИЧ
Между участниками процесса тут же стала притчей во языцех шутка о комнате сенсорной релаксации. Если подсудимому предоставляются определенные привилегии, почему их нет у свидетелей? Я, например, хочу, чтобы для меня обустроили филиал китайского ресторанчика. Я делюсь своими мыслями с Хелен Шарп, когда она подходит ко мне, — сказать, что настал мой черед давать показания.
— Клецки, — говорю я, — очень помогли бы свидетелю сосредоточиться. А кусочки курочки под пряным соусом сузили бы артерии ровно настолько, чтобы кровь прилила к мозгу…
— До настоящего момента мне казалось, что твой дефект — это куцый…
— Поосторожней!
— …объем внимания, — заканчивает Хелен. Она улыбается. — У тебя пять минут.
В моей шутке есть и доля истины: если суд пошел на уступки Джейкобу Ханту с его синдромом Аспергера, недалеко до того, что этот прецедент использует какой-нибудь рецидивист, который будет настаивать на том, что сидение в тюрьме разовьет у него клаустрофобию! Я за равенство, но только не в ущерб системе.
Я решаю отлить, пока не возобновилось заседание, и только поворачиваю за угол в коридор, где расположены уборные, как натыкаюсь на женщину, которая идет мне навстречу.
— Ох! — восклицаю я, разглядывая ее. — Прошу прощения.
Эмма Хант смотрит на меня своими невероятными глазищами.
— Еще бы! — отвечает она.
В другой жизни — если бы у меня была другая работа, а у нее другой ребенок — мы бы могли поговорить за бутылочкой вина, и она, возможно, улыбнулась бы мне, а не смотрела так, как будто столкнулась наяву со своим самым страшным кошмаром.
— Как вы, держитесь?
— Вы не имеете права задавать мне этот вопрос.
Она пытается обойти меня, но я преграждаю ей путь, вытянув руку.
— Эмма, я просто выполнял свой долг.
— Я должна возвращаться к Джейкобу…
— Послушайте, я очень сожалею, что это случилось именно с вами, вам и так уже досталось. Но в день, когда умерла Джесс, другая мать потеряла своего ребенка…
— А теперь вы хотите, — продолжает Эмма, — чтобы я потеряла своего.
Она отталкивает мою руку. На этот раз я ее не удерживаю.
Хелен понадобилось десять минут, чтобы озвучить мой послужной список: мое капитанское звание; обучение в Таунсенде на детектива; тот факт, что я с незапамятных времен служу в полиции, и тому подобное — все, что нужно знать присяжным, чтобы понять, что свидетель перед ними надежный.
— Как вы подключились к расследованию смерти Джесс Огилви? — начинает Хелен.
— Ее жених, Марк Макгуайр, тринадцатого января обратился в полицию и заявил о ее исчезновении. Он не видел ее с утра двенадцатого января и никак не мог с ней связаться. Уезжать она не планировала, и ни родители, ни подруги не знали, где она. Кошелек и пальто остались в доме, но исчезли другие личные вещи.
— Какие, например?
— Зубная щетка, сотовый телефон… — Я бросаю взгляд на Джейкоба, который выжидающе приподнял брови. — И еще кое-какие вещи вместе с рюкзаком, — заканчиваю я, а он улыбается и втягивает голову в плечи, утвердительно кивая.
— И что вы предприняли?
— Я отправился с мистером Макгуайром к девушке домой и составил список пропавших вещей. Я также забрал обнаруженную в почтовом ящике записку, в которой почтальона просили сохранить почту, — записку я отправил в лабораторию, чтобы проверить возможное наличие отпечатков пальцев. Потом я сообщил мистеру Макгуайру, что нужно подождать, не объявится ли мисс Огилви.
— Почему вы отправили записку на экспертизу? — спрашивает Хелен.
