— Нет, дружище, сожалею, но никак нельзя.

— Ну пожалуйста, Эд!

— Нет. Это дурная идея, Кен. Нечего было даже просить. Давай позабудем, что ты это спрашивал. Смотри лучше, какой вид.

Со вздохом я прислонился спиной к выгнутой стеклянной стенке гондолы. Мы находились на гигантском колесе обозрения «Око Лондона»[82], в одной из его больших яйцевидных кабин, совершающих за сорок минут один оборот. Наша гондола прошла уже две трети пути и теперь медленно снижалась. День выдался яркий, солнечный — настолько, насколько это возможно в конце ноября, — и воздух был чистый, прозрачный. Присутствовали большинство бесчисленных родичей Эда, они хохотали, показывали во все стороны пальцами и вообще развлекались напропалую. Эд оплатил всю гондолу, чтобы не было посторонних. Я и служитель в униформе оказались единственными белыми на борту.

Когда мы начали подниматься, мной овладела тревога: внезапно пришло в голову, что колесо обозрения представляет собой превосходную мишень для атаки террористов. Поддерживающие его сбоку гигантские длинные ноги-штанги — очень похожие, как мне подумалось, на марширующие молоты из «Стены»[83] — упирались в твердую землю где-то поблизости от старого здания, в котором прежде размещался Совет Большого Лондона. Они, а также поддерживающие их тросы и тяги вдруг показались мне чудовищно уязвимыми. Господи, подумал я, стоит заложить вон туда бомбу помощнее, и взрыв завалит всю конструкцию в Темзу, через мост от Вестминстера… Но теперь, когда мы опустились уже достаточно низко, моя атипичная паранойя стала понемногу проходить, излеченная пейзажем, начавшим обретать привычную плоскоту. Ниже по течению башни-опоры строящегося Хангерфордского моста, высокие и белые, как бы повторяли основные конструктивные элементы колеса обозрения.

Эд только что возвратился из Японии, где занимался своим диджейством, и сегодня выдалась первая возможность потолковать с ним. Для того чтобы отвести его хоть ненадолго в сторонку, мне понадобилось добрых минут двадцать пять — и все это время мы проплывали мимо самых красивых пейзажей, открывавшихся только в верхней части орбиты.

— Ты дал бы мне ствол, если б я был черным?

— Чё-ё-ё? — протянул Эд громко, словно не мог поверить в услышанное.

Несколько его родичей обернулись и посмотрели на нас, но не более: похоже, мы с Эдом дали понять, что хотим переговорить без посторонних ушей. Эд продолжил, но гораздо тише:

— Прикинь сам, что ты сказал, Кен, браток! Это ж какая-то хрень!

Я покачал головой, похлопал его по плечу и сел, наклонившись вперед и обхватив руками голову.

— Ну, извини, — сказал я со вдохом, — извини, Эд. И правда хрень. Я…

— Слушай, браток, я сам понимаю, что тебе здорово все это вкатило. Не надо себя виноватить. — Эд наклонился так, что его голова оказалась вровень с моей, теперь он мог говорить еще тише: — Но пушка не решит твоих проблем. Только добавит новых. Скорее всего.

— Так она ж только для самообороны, — пробормотал я извиняющимся тоном.

Но на самом деле сдался. Понял, что его не переубедишь. Хуже того, я знал, что он, наверное, прав.

— Э, дружок, вечно все так говорят.

— Но ты ведь не станешь отрицать, что знаешь людей, которые смогли бы достать мне такую штуку, правда?

— Конечно не стану. Но послушай, Кен, — мотнул Эд головой на собравшихся в кабине родичей, — глянь на эту тол-пень.

Я обвел их взглядом. Это были счастливые люди, одетые в одежду ярких тонов, в основном женщины, кругом сплошь кричащие платья, заливистый смех и разноцветье улыбок. В наши дни редко можно увидеть столько улыбок в одном месте. По крайней мере, без помощи фармакологии. Мать Эда заметила, что я на нее пялюсь, и приветливо помахала мне, а ее улыбка могла поспорить шириной со всей панорамой Лондона. Я махнул рукой в ответ и тоже не смог удержаться от улыбки. Сегодня я был у нее на хорошем счету, — потому что при посадке не забыл похвалить ее волосы. То есть, я хочу сказать, они действительно выглядели великолепно, но вообще — то я не говорю о подобных вещах вслух, потому что, ну, одним словом… потому что я мужчина… Но когда-то, много лет назад, Эд намекнул мне, что комплимент женщине вообще, а черной в особенности, относительно ее волос или прически помогает завоевать ее расположение лучше любых других дармовых мер. В то время, помнится, я заявил ему, что нахожу такой подход гнусным и циничным, и обвинил своего приятеля в принадлежности к широкому общественному движению, пользующемуся поддержкой преимущественно среди черных, а именно «Сексисты против расизма», но, разумеется, с тех пор и сам беззастенчиво пользовался его советом.

— Я те не какой-нибудь придурочный бандос с Ямайки. Мне нужно думать и о них всех, и о карьере, — продолжил Эд, кивая в сторону родичей, — Я теперь долбаный бизнесмен… понимаешь, к чему я клоню? На хрена мне приятели, которые не выходят из дому без «узи»? Видел я, Кен, к чему это ведет, все кончается дерьмово. Такое как раз на руку копам и расистам. Глянь на Штаты, черт подери. Просто сердце разрывается, как там черные друг друга месят. А сколько нашего брата в тюряге и в камерах смертников — с ума рехнуться!

— Знаю, — вздохнул я, — Сам тысячу раз трендел в эфире о том же.

— Ага, а все из-за того, что многим из них в руки попали эти херовы пушки, приятель, и ежли у тя нет другого выбора, а он есть, и если у тя нет хорошего плана, а его ведь таки и нет, ты и думать не моги в такое влезать.

— Я не прошу, чтобы ты мне вручил ствол, мне просто нужно имя, телефонный номер и адрес, куда пойти. Как звали твоего дружка, который когда-то тянул срок? Роуб? Не мог бы он…

— Забудь. Нет никакого Роуба. Связи порвались. Ясно?

— Всего только номер, Эд.

— Не могу, Кен.

— То есть не желаешь?

— Не могу, совесть не позволяет. Ты понимаешь, о чем я.

— Ага, — согласился я, — Понимаю.

— Ежли в Лондоне опасно, поди в отпуск, а то воротись в Шотландию.

— Связан по рукам и ногам, Эд, надо делать передачу. У меня контракт.

— Ну, может, все-тки найдется какой выход.

— Вот я и пытаюсь найти какое-нибудь средство, чтобы защититься…

— Слышь, они либо такое говно, что против них и ствол-то не нужен — вон ты один раз уже справился, либо настолько ушлые, что без толку таскать за поясом «глок». Смотрел «Леона»?

Я взглянул на него.

— Знаешь, я думаю, лучше вернуться к твоей первоначальной идее: давай наслаждаться видом.

Лондон покидать я не хотел: мне нравится здесь жить. Отчасти была задета моя гордость: казалось стыдным сразу же драпать. Отчасти виноват был фатализм: почем я мог знать, кто за мной охотится? Может, им под силу достать меня везде, где угодно? Тогда уж лучше остаться здесь, где, по крайней мере, имеются друзья (пусть даже эти ублюдки не хотят предоставлять мне убежище или средства самозащиты). А еще — необходимость зарабатывать на жизнь и делать свою работу, которая с некоторых пор начала мне нравиться.

Я приобрел большой тяжелый фонарь «маглайт», этакую хреновину с шестью батарейками, даже длиннее той, что таскают с собой охранники. Хороший, мощный луч, а к тому же очень недурная дубинка: полметра длиной как-никак. Он вошел тютелька в тютельку в уголок между передней спинкой кровати и матрацем; иногда, проснувшись посреди ночи, особенно если Джоу отсутствовала, я дотягивался до него рукой и гладил металлическую поверхность, ощущая приятный холодок, прикидывал эту штуку на вес и, успокоенный, опять засыпал.