— Размером с кредитную карточку? И ничего больше?

— Именно так.

— Да. Но для чего, где это?

— «Дорчестер». Шестьсот семь. Просто… Хотелось бы снова увидеться.

Не знаю даже, в чем дело. Но в том, как она все это сказала, чувствовалось нечто. Я кашлянул и спросил:

— Вы сейчас там?

— Да.

Я взглянул на часы.

— Мне нужно несколько минут, чтобы все туг закончить. Через полчаса?

— У нас весь день, примерно до шести.

— Тогда до встречи.

— Еще две вещи.

— Что именно?

— Ты не должен оставлять на мне никаких следов. Ни одного.

— Конечно, я ж понимаю.

— А также…

— Что?

— Только сегодня… Ты не мог бы хранить молчание, когда мы…

— Молчание?

— Полное. С момента, когда войдешь, до самого ухода?

— Немного странное желание.

— Это личное… Примета, как бы ты, наверное, сказал. Конечно, тебе трудно понять. Но сделай, пожалуйста, одолжение, очень тебя прошу.

— Постой-ка, — сказал я и чуть не засмеялся, — Номер что, прослушивается?

— Нет… — Ответ прозвучал так, что мне показалось, будто я буквально слышу ее улыбку. Последовала пауза. — Сделаешь это для меня? Лишь один раз?

— А если я скажу «нет»?

— Тогда я не стану чувствовать себя обязанной тебе, и потому, если мы продолжим отношения, мне начнет казаться, что все для нас может плохо закончиться. А что может показаться тебе, я не знаю, Кеннет.

Я задумался над сказанным.

— Хорошо.

— Итак, через полчаса. Жду тебя.

— Скоро увидимся.

— Хорошо.

Связь отключилась.

Номер 607 в отеле «Дорчестер» оказался апартаментами. Стоя у двери, я заколебался. Меня прошиб пот. В основном из-за того, что от радиостанции я шел пешком. Дела, которые мне оставалось закончить, оказались сущими пустяками, которые терпели до завтра, а то и до послезавтра; так что я извинился — завтрашняя передача оказалась уже практически готовой — и почти сразу ушел. Я шагал по улицам, над которыми нависало свинцовое небо. Было тепло, и воздух казался густым и влажным — для мая даже чересчур.

Ходьба не мешала размышлять. Разумно ли я поступаю? На такой вопрос едва ли стоило отвечать. Если взглянуть на ситуацию объективно и принять во внимание, чью жену я рассчитывал в самом ближайшем будущем трахнуть, я выставлял себя мазохистом с явно суицидальными наклонностями. Или, может быть, тогда ночью, на крыше, под окнами спальни сэра Джейми она преувеличивала угрозу. Возможно, она драматизировала ситуацию, только чтобы утолить жажду таинственности, а ее муженьку, наверное, плевать, чем она занимается и с кем.

Я нащупал в кармане кусочек пластика. Вся нынешняя затея в стиле комедий плаща и шпаги, то ли это довольно занятно и многообещающе, то ли все-таки опасно всерьез. Разумно ли я поступаю? Это гангстер, паря. Мы привыкли успокаивать голос рассудка тем, что мы-де особенные, с нами ничего не случится, но кто способен возомнить себя особенным и неуязвимым настолько, чтобы пойти на тот риск, на который, возможно, собрался идти я?

Конечно, человек всегда шел на безумный риск ради любви, похоти, секса — с тех самых времен, как стал человеком.

Войны затевались, если говорить без экивоков, ради блядок. Писались священные книги, изменялись божеские законы, а все для того, чтобы заполучить доступ к чьей-то вожделенной мякотке. Страсть — сомнительный подарок человечеству, который оно не выбирало, но вынуждено расплачиваться. Такими уж мы являемся, так издавна поступали. И ничего изменить не могли.

«Да мало ли их я повидал? Что та баба, что эта», — напомнил я сам себе. Впрочем, чушь. Так говорят женофобы и ксенофобы: «Все эти одинаковы!» И тем самым расписываются в собственной неадекватности или слепоте.

Я вставил карточку в паз и вошел в полутемный коридорчик, который, после того как входная дверь захлопнулась за мной, оказался освещен только лучиком, проникающим из находящегося в самом его конце маленького туалета. Было жарко; пришлось даже снять пиджак. На столике напротив находилась целая выставка цветов, наполняющих все пространство вокруг терпким, сладким ароматом. Из коридорчика в комнаты вели две большие двери, слева и справа, обе слегка приоткрытые, за ними — темнота. С обеих сторон доносился далекий, сильно приглушенный шум города. Одна из дверей вела, как я понял, когда привык к темноте, в гостиную с зашторенными окнами; дневной свет, проникающий через эркер, задерживался портьерами толщиной с ковер и высотой от пола до высоченного потолка. Вся обстановка выглядела несколько архаично и должным образом роскошно. Другая дверь вела в спальню.

Войдя туда, я понял, что там все же горит свет. Селия сидела в дальнем конце комнаты за секретером с выдвижной столешницей, читая у настольной лампы, кутаясь при этом в белый, слишком большой для нее халат. Золотисто-каштановые волосы ниспадали на него, достигая почти самого сиденья стула, на котором она расположилась. Услышав звук открываемой двери, она обернулась. Она была в очках с маленькими круглыми стеклами. В спальне оказалось еще жарче. Над головой слегка погромыхивал потолочный вентилятор, гнавший волну тропического тепла, сразу высушившего мне шею и взъерошившего волосы.

Она поднесла к губам палец. Сердце у меня в груди колотилось; я почти ожидал, что из стенного шкафа выскочат мускулистые качки с шеями, вросшими в плечи, оглушат ударами по затылку, запечатают рот липкой лентой и сунут в пластиковый мешокс молнией… хотя, судя по тому, что я мог разглядеть при тусклом свете настольной лампы, эта комната была слишком шикарна для стенных шкафов — где-то рядом явно находилась гардеробная. Я стоял, раздумывая, насколько мне следует проявлять инициативу — чего ждет от меня она и чего я жду от себя сам? Вся эта игра в молчанку — ее затея, так что мяч явно на ее половине поля; в конце концов, я же сам и согласился. В темном углу вырисовывался заставленный чем-то сервировочный столик. На другом, совсем низеньком, рядом с еще одной выставкой цветов, на сей раз высоченных лилий, запах которых, казалось, перенасытил теплый, словно кровь, воздух, стояли ведерко с шампанским и два бокала.

Селия закрыла книгу в твердом переплете, сняла очки, поднялась и пошла ко мне. Приблизившись, она встала на цыпочки и поцеловала меня — точно так же, как в ту грозовую ночь. От нее пахло мускусом и розами. Взявшись задело обеими руками, мне удалось наконец развязать толстый, словно канат, кушак и распахнуть ее халат. Ее кожа оказалась нежной и теплой, горячее даже раскаленного воздуха в спальне. Я слегка отстранил Селию, чтобы получше разглядеть. Халат упал на пол, она и не подумала его подхватить.

Глаза мои округлились и дыхание сбилось, когда я в первый раз увидел этот странный извилистый шрам, оставленный молнией. Я чуть не воскликнул: «Господи боже!», но она предупредила сей возглас, нежно прижав ладонь к моему рту, пока я пялился на затейливый узор из темно-коричневых линий. Стоя посреди белеющего в темноте кольца упавшего халата, как дерево — в кольце опавших листьев, она