набегающие одна за другой волны боли, каждая нового типа, которые поочередно пронизывают тело после удара. И все это усугублялось тем, что я был лишен возможности согнуться от невыносимых мучений. Такое впечатление, словно мозг сперва накопил все оргазмы, испытанные в жизни, а затем выдал их разом, но изменив полярность, так что прежний экстаз превратился в муку, и то, что некогда занимало по нескольку секунд в день, теперь длилось пять или даже десять минут — пять — десять минут беспримесного концентрата чудовищной пульсирующей боли.

Я завизжал громко и пронзительно, а затем, когда стало мало-помалу отпускать, еще долго хрипел, задыхался и хватал ртом воздух.

Когда я немного пришел в себя, Мерриэл уже стоял рядом с «бентли».

— Как ты, черт побери, посмел? — спросила Селия.

Теперь в ее интонациях почувствовалась такая холодная угроза, какой до сих пор нельзя было ощутить даже в голосе ее мужа. Я проморгался и сквозь оставшиеся слезы посмотрел на нее. Она глядела на Мерриэла с каким-то мрачным спокойствием. Мерриэл оглянулся на нее.

— Ты о чем, дорогая? — спросил он. Но голос его прозвучал уже менее уверенно.

В тоне Селии звучало явное преимущество.

— Как ты, черт возьми, смеешь делать с ним такое и заставляешь меня на это смотреть? — выпалила она, явно перехватив инициативу.

Она двинулась к Мерриэлу по настилу из поддонов. Кай следовал позади на полшага, и у него был встревоженный вид. Селия остановилась в метре от мужа.

— Ты не имеешь такого права. — Голос ее дрожал от еле сдерживаемого гнева, — Ты не имеешь права заставлять меня видеть все это, не имеешь права делать меня частью этого, не имеешь права равнять себя с законом, а меня со своими долбаными головорезами.

Последнее слово она выплюнула, точно выбитый зуб.

Мерриэл потупился.

— Знаешь ведь, я не люблю, когда ты швыряешься такими словами, Селия, — сказал он спокойно.

— Я не состою в твоей гребаной банде! — выкрикнула она.

Мерриэл поднял глаза и несколько раз моргнул.

— Ради всего святого! — заорал он в свою очередь, — А на что, интересно, покупаются тебе драгоценности, платья, на что ты ездишь отдыхать по всему свету?!

— Я не идиотка! — взорвалась Селия, — Я не какая-то глупышка! Я все прекрасно понимаю. Mon dieu![134] Я думала, я наивно полагала до сегодняшнего дня, что я не вовлечена в такие дела, — она мотнула головой и сделала жест рукой в мою сторону, — и считала, что готова оставаться с тобой на таких условиях, хотя и знала, чем ты занимаешься, во что превратился!

Мерриэл тряхнул головой и нервно одернул манжеты, он явно чувствовал себя несколько неловко, хотя самообладание и вернулось к нему.

— Мы так жили всегда, Сели. Ничего не изменилось.

(И когда вместе с искоркой надежды умерла и еще одна частица меня самого, я подумал: «О нет! Только не это, он называет ее Сели, использует то же самое уменьшительное имя, что и я!»)

Она стиснула выставленные вперед кулаки и тряхнула волосами.

— Я не выходила замуж за это! — проговорила она, и ее голос исказился от возбуждения, которое она усилием воли пыталась подавить, — Я выходила за тебя. Брала в мужья человека, который вытащил меня из дурного места, увел от дурных людей, спас от всего дурного, что имелось во мне самой; я шла за человека, который дал мне почувствовать себя желанной и защищенной, — Она сделала шаг назад. Затем, выпрямившись и расправив плечи, измерила его взглядом, — А этого мне не нужно, Джон.

Он опять опустил глаза.

— Ты завела с кем-то роман, — произнес он тихо.

— Что? — переспросила она, и только то, как она произнесла это одно-единственное слово, выдало, что ее родной язык французский, а не английский, причем такое случилось всего в третий или четвертый раз с тех пор, как мы встретились.

— У меня есть фотографии, даже видеозаписи, — проговорил он, не поднимая глаз, — Затем посмотрел на меня, потом на Кая.

Она уставилась на него. И медленно покачала головой.

— У тебя нет ничего, — сказала она тихо.

Последовало молчание. Я расслышал, что где-то в темной гулкой дали, там, где пахнет сыростью и плесенью, медленно и едва слышно падают какие-то капли. И Селия повторила:

— Ничего, кроме твоей паранойи.

Он взглянул на нее. Она опять тряхнула волосами.

— У моих подруг, — произнесла она медленно, — есть любовники, мужья и братья, иногда мы встречаемся вместе, и тогда кто-то из них может подъехать чуть раньше меня или чуть позже. И не воображай, что если кому-то удалось сфотографировать меня в ресторане рядом с незнакомым мужчиной, это непременно означает, будто у меня с ним роман. Пусть эти люди останутся за пределами твоего воспаленного воображения.

Мерриэл перевел взгляд с нее на меня.

Селия нахмурилась и снова обернулась в мою сторону.

— С ним? — спросила она и рассмеялась. Затем встала лицом ко мне и перестала смеяться, приняв серьезный вид. — Мистер Нотт, вы уж не обижайтесь, но я могла бы выбрать кого получше.

— Извинения приняты, — сумел я просипеть, превозмогая боль.

Селия вновь повернулась к супругу:

— Ну, покажи-ка мне, покажи свои доказательства.

Мерриэл только улыбнулся в ответ, но улыбка вышла натянутой, и тогда даже мне стало понятно то, что она интуитивно чувствовала с самого начала: у него действительно на нее ничего нет, он пытался выудить у нее признание с помощью одних только голословных обвинений.

Селия пристально посмотрела на мужа, и ее взор стал ледяным. Впрочем, «ледяным» — это еще мягко сказано, до абсолютного нуля оставались жалкие доли градуса. Взор этот пробудил во мне страх божий, а ведь меня он задел только краем. Мерриэл, на котором он сфокусировался, сумел каким-то образом его вынести — видимо, в силу выработавшегося за годы их совместной жизни некоторого иммунитета, — но не без потерь. Некая придурковатая часть меня, явно не слишком-то сильно связанная с моими почти раздавленными и все еще чертовски сильно ноющими яичками, готова была чуть ли не пожалеть мерзавца.

— Я оставалась тебе верной женой, — заявила Селия спокойным голосом, в котором звучали разом и самообладание, и абсолютная уверенность в себе. — Я всегда была тебе верна! — И тут голос ее дрогнул.

И, черт возьми, даже я ей поверил. Я готов был подняться в суде или выйти на ристалище и до последнего своего дыхания клясться, что эта женщина есть наивернейшая из жен и что предполагать нечто иное — значит оболгать ее самым бессовестным образом.

Некая часть меня нашла самое время задаться вопросом, каким образом ей удается подобное, и именно тогда до меня дошло: очень может быть, дело в тех самых ее абсолютно бредовых идеях. Может, в данный момент она свято верила, что она добродетельная супруга, ибо в другом мире, связь с которым она ощущала столь остро, она таковой и являлась? Так что она говорила не столько от своего лица, сколько от лица Селии, находящейся по другую сторону трагического разлома в ее жизни, той Селии, что осталась безупречной женой, которой никогда в жизни не приходилось никого обманывать, той Селии, которая с полным правом могла утверждать, что всегда оставалась верной своему мужу.

— А можешь ли ты сказать мне то же самое, Джон? — Теперь голос ее прозвучал гулко, словно эхо в долине, и так печально, как стучат комья земли, ударяясь о крышку детского гроба.

Мерриэл встретился с ней взглядом.

«Кап, кап, кап» — звучало вдали. Я тяжело дышал, мое пересохшее горло конвульсивно сжималось.