думаешь? У тебя такие большие уши, они должны многое улавливать. Ведь не для того же они созданы, чтобы тебя таскали за них старшие? Вот то-то и оно. Я знаю, ты усердный ученик, все подмечаешь и за всем следишь. И даже сейчас ты смотришь на меня... Так. Как ты думаешь, моя ласточка, почему песня предназначена именно для тебя?

После чего, вытерев вспотевшее лицо рукавом, Свелтер задумался – похоже, он и сам не знал ответа на свой вопрос. Потому-то он не ожидал от юноши ответа, а ждал, как станет развиваться ситуация, чтобы повести себя таким образом, который опять гарантировал бы ему всеобщее внимание.

Стирпайк был трезв. Он смотрел на Свелтера – который, между прочим, не далее как вчера огрел его половником по голове за какую-то провинность. И потому ему все равно ничего не оставалось делать, как просто стоять на месте, терпеливо снося тычки товарищей и пьяное бормотание начальника.

– Милый мой Стирпайк, – наконец заговорил шеф-повар, – песня эта предназначена для самых настоящих чудовищ... А ты у нас как раз чудовище... почти чудовище, будь ты раза в два шире в плечах... Да что ты встал так далеко от меня? Иди поближе, я тебя не съем, закуска мне вроде бы ни к чему...

Кажется, выпитое только-только начинало окончательно сказываться на поведении шеф-повара. Хоть он по-прежнему опирался на колонну, теперь тело его опасно покачивалось из стороны в сторону, грозя опрокинуться на стол.

Стирпайк молча смотрел на начальника, а тот поводил по сторонам пьяными глазами. Круглое лицо его блестело от пота.

Наконец Свелтер открыл рот, что, как было видно, далось ему ценой напряжения сил:

– Да, я... я Свелтер. Великий Абиата Свелтер... Повар его сиятельства. Без меня все вы никуда не годитесь. Я сорок лет копчусь на этой кухне... Э-э-эх, каждая крыса меня тут знает. Я мастер – высший класс. Ух!

Повар опустил голову на грудь, а ученики – самые благодарные на свете слушатели – по-прежнему напряженно смотрели на него и ждали, что же будет дальше. Однако тот, сумев выдавить только «мои маленькие...», замолк и, казалось, теперь надолго.

Ученики зашептались – им, кажется, надоело сидеть.

– Эй, вы меня слушаете? – неожиданно вскочил Свелтер.

– Конечно, господин. Разумеется. И с нетерпением ожидаем вашей песни.

Свелтер наклонил голову и поднял левую руку. Другой рукой он попытался оттолкнуться от спасительной колонны и зашевелил губами – явно имея намерение затянуть обещанную песню, в которой, по его уверениям, содержалась мудрость веков.

Флей терпеливо наблюдал за происходящим. Он заметил, как неожиданно шеф-повар ссутулился и начал оседать вниз. Все тут же замолчали. Из горла Свелтера донеслось странное бульканье, но вряд ли кто из присутствующих с уверенностью мог сказать, что это были начальные слова обещанной песни. В следующий момент главный повар, отслуживший, как он любил повторять, сорок лет на кухне, без чувств повалился на пол.

Флей содрогнулся от негодования – шеф-повар свалился на замусоренный пол, и ученики окружили его. Конечно, теперь они могут сколько угодно потешаться – и имеют на то полное право. Хватит с него отвратительных зрелищ. Смачно сплюнув на пол и резко оттолкнув в сторону зазевавшегося поваренка, камердинер широкими шагами направился к другой двери – напротив той, через которую он вошел в кухню. Не обращая внимания на суматоху, возникшую из-за неожиданного для поваров падения их начальника, Флей пошел дальше, решив в обозримом будущем больше не заглядывать на кухню. Ну, разве только что по острой необходимости...

Со стороны камердинер герцога походил на журавля. Серо-черный камзол его, кое-где заплатанный, был изрядно поношен. На узких плечах громоздилась продолговатая голова с длинным носом – ни дать, ни взять птица. Костистое лицо цвета старого почтенного пергамента было обычно хмурым – потому, возможно, у Флея не было друзей.

Теперь камердинер шагал по направлению к комнате, в которой находился лорд Сепулкрейв – оставшийся один впервые за несколько недель. В это время, пока старик мерил шагами бесконечные коридоры замка, в своем Барельефном зале храпел Ротткодд – ставни на окне были по-прежнему закрыты, отгораживая смотрителя скульптур от воздействия внешнего мира. Гамак все еще мерно покачивался – с тех пор, как Ротткодд, проводив незваного гостя, поспешно запер за ним дверь на ключ и радостно плюхнулся на свое лежбище. Лучи солнечного света умудрялись-таки протискиваться сквозь дощечки ставен, однако это обстоятельство не мешало смотрителю скульптур продолжать так некстати прерванный отдых.

Тот же солнечный свет наполнял кухню, где все по-прежнему шло своим чередом. Солнце особенно рельефно освещало ту самую колонну, о которую еще совсем недавно облокачивался шеф-повар, теперь перенесенный заботливыми подчиненными в более приличествующее для отдыха место.

Постепенно становилось все жарче, так что люди, не занятые на кухне непосредственно работой, перешли в прохладные помещения.

Стирпайк, наблюдавший от начала и до конца старания шеф-повара произвести впечатление на подчиненных своим красноречием и осведомленностью, теперь бежал по коридорам – ему было все равно куда бежать, мальчика одолевало одно только желание – поскорее глотнуть свежего воздуха.

На ходу Стирпайк осознал, что он забежал куда-то не туда – в этой галерее он, кажется, прежде не бывал. Впрочем, это было сейчас не слишком существенно, главное – выбраться наружу. Однако выбраться отсюда было как раз непросто – по обе стороны галереи тянулись однообразные проходы, освещенные пылающими шандалами или оплывающими свечами в залитых воском подсвечниках. Стирпайк долго кружил по галереям, но выхода так и не нашел. Несколько раз натыкался он на запертые двери, но там, скорее всего, были какие-нибудь кладовые. Самое страшное, что он даже забыл, откуда именно пришел. Он поднимался по лестницам и опускался по ним несчетное число раз, так что теперь затруднялся даже предположить, где находится – выше уровня земли или ниже. И тут явилось спасение – в виде... старика Флея. Да, это на самом деле было так. Едва только Стирпайк увидел вечно хмурого камердинера, как смекнул – если тот куда-то идет, то наверняка к выходу. Он тут живет чуть ли не с рождения, знает все ходы и выходы. Прячась, насколько это было возможно, паренек следовал за ним, моля всемогущие силы, чтобы Флей только не обернулся. Иногда свечи были укреплены на слишком большом расстоянии друг от друга, и Стирпайку приходилось напрягать слух, чтобы уловить еле слышные шаркающие звуки шагов старика. Не хватало только потеряться тут. Но пока пареньку удавалось следовать незамеченным за Флеем, что вселяло