разница. В душе Кида не испытывала ни страха, ни отчаяния, хотя наверняка знала, что встретят ее неласково. Пусть делают, что хотят. Страшнее того, что было, уже не случится.

Кида подняла руку и, словно во сне, поправила выбивавшийся из-под темного покрывала локон. «Я должна выносить ребенка, – сказала Кида себе самой, и собственный голос показался ей далеким и чужим, – и только тогда могу спокойно сказать, что все действительно закончилось. Родится ребенок, и я стану свободна. Свободна от него. И он будет свободен от меня. Я могу со спокойной совестью заснуть. Заснуть навечно».

Нахмурившись, Кида решительно зашагала в сторону предместья. Справа мрачной тенью высился Горменгаст, в котором жил выкормленный ею Титус. Скоро она даст жизнь другому маленькому человечку, чтобы потом точно знать – жила она не зря.

Двенадцать месяцев пролетели незаметно. Титусу пошел второй год. Поговаривают, что именно в этом месяце в сознании ребенка закладывается заряд агрессивности, если эта агрессивность процветает вокруг ребенка. В случае с Титусом это не так чтобы сильно, но проявлялось.

Конечно, Титус Гроун не сможет вспомнить этих дней, когда станет взрослым человеком. Да и кто может с определенностью вспомнить, что повлияло в детстве на формирование его личности?

А пока юный герцог делал отчаянные попытки научиться ходить. Цепляясь за стены и мебель, мальчишка падал, но снова поднимался и шевелил непослушными ножками.

Нянька наблюдала за попытками питомца и радовалась – мальчик спокойный, падает, но не плачет. Волновало няньку только то, что Титус почти не улыбался.

По коридорам Горменгаста теперь часто разносился дробный стук клюки Барквентина – сын Саурдаста старался поспеть всюду, к неудовольствию многих обитателей замка. Новому архивариусу до всего было дело, он поучал всех, кого не лень, отчего многие затаили против него неприязнь.

Впрочем, что бы там ни говорили, а со своими новыми обязанностями старик справлялся отлично. Лето выдалось жаркое, и Барквентин, роясь в старинных книгах, узнал, что и зима будет суровой, а потому нужно запасаться дровами. Об этом он не преминул сообщить главному истопнику, который отвечал и за заготовку дров. Тот, рассердившись на вездесущего секретаря, пообещал отправить в печь его костыль.

А жизнь между тем шла своим чередом. Отцвели сады, наливались соком на ветках плоды.

На речке копошились в вонючем песке насекомые, прохлаждались птицы, прилетевшие сюда на водопой или в поисках съестного.

Разлегшиеся в зеленой ряске лягушки иногда принимались квакать, переговариваясь между собой о лягушачьем житье-бытье. Там, где река была поглубже, в зарослях камыша бродили цапли, высматривая поживу. Звучно крякали утки, завидев в небе какого-нибудь хищника.

Шумели дожди, палило солнце – одним словом, лето.

Со времени занудного завтрака минуло четыре дня. Герцогиня, собирая в горсть рассыпанный по столу птичий корм, вдруг подумала, что ее сын родился в этой самой комнате. И было это ровно год и четыре дня назад. Леди Гертруда поймала себя на мысли, что стала много философствовать. Такое открытие было для нее неожиданным. В самом деле, она задумалась о смысле жизни, о своих отношениях с окружающим миром, даже о круговороте природных циклов – чего с нею отродясь не случалось.

Вот и сейчас женщина, облокотившись на подоконник, созерцала слонявшегося по двору Стирпайка. Жизнь – сложная штука, думала герцогиня, безучастно разглядывая долговязую фигуру бывшего поваренка. Муж сходит с ума. И она никогда не любила его. И сейчас не любит. Сердце госпожи Гертруды искренне распахивалось только навстречу кошкам и птицам. Любовь к мужу подменялась в душе этой женщины почтительностью перед его благородным происхождением и чувства долга по отношению к роду Гроунов, частью которого она стала.

Герцогиня все-таки добилась своего – Флей был изгнан из замка. И теперь, глядя в окно, женщина вдруг подумала, что невзначай выбросила из жизни еще одну частичку прошлого Горменгаста. Разумеется, Флей заслужил такое наказание. Она и сейчас поступила бы точно так же. Но в глубине души шевелилась жалость – не к Флею, а к нарушенному укладу жизни.

Впрочем, о многом госпожа Гертруда просто не подозревала. Да, Флей был изгнан из Горменгаста сразу после окончания церемонии в честь Титуса. Старик давно знал, что это может произойти в любой момент, и потому заранее подготовил себе надежное убежище по ту сторону стены замка. И теперь, выждав четыре дня, бывший камердинер вернулся в Горменгаст под прикрытием темноты.

Флей лучше всех знал все входы и выходы, даже те, что не были обозначены на недавно потерянных картах. И теперь, то и дело воровато озираясь по сторонам, Флей двигался к намеченной цели. Впрочем, можно было и не оглядываться – все равно ни одна живая душа не обнаружила бы его здесь.

Прячась все эти дни в лесу, старик испытывал в душе странную пустоту. Он не хотел мириться с мыслью, что больше не является частью Горменгаста, но в то же время сознавал, что в замок не вернется. Пустота переросла в саднящую боль, но теперь все было в порядке – шок потери прошел, и Флей желал только одного – достигнуть поставленной цели.

Первый этап прошел гладко – бывший камердинер лорда Сепулкрейва проник в Горменгаст через гигантскую трещину в западной стене. Время осады аристократических замков давно прошло, стены теперь служили просто декорацией, так что о ремонте оборонительных сооружений никто не заботился. К тому же трещина была густо оплетена вьющимися растениями, а с обеих сторон стены росли деревья, уцепившиеся корнями за каменную кладку. Флей не зря рассчитывал, что тут его трудно обнаружить даже при желании. И кому он, собственно, теперь нужен?

Никогда нельзя загонять в угол живое существо, столь же неосмотрительно лишать человека самой большой жизненной привязанности. Именно это и произошло с несчастным Флеем. Старик и сам не ожидал от себя тех метаморфоз, что произошли с ним за последние четверо суток. В его характере появилась невиданная прежде решительность. Флей дал себе слово – не считаться ни с чем в достижении поставленной цели. В очередной раз убедившись, что вокруг нет ни одной живой души, бывший камердинер сильнее стиснул пальцы и ощутил ребристую рукоять меча, который он предусмотрительно захватил при уходе в лес. Пожалуй, стоит выждать часа три. Неприятно, конечно, но зато так будет надежнее. Все равно отсюда не больше десяти минут ходьбы. В густых зарослях боярышника скрываются замшелые каменные ступени. Этому подземному ходу никак не меньше трехсот лет. Оттуда можно легко попасть в центральную галерею, которая, как знал Флей, в конце раздваивается – первый отросток ведет в винные погреба, второй – в подземные этажи кухни. Неожиданно для себя старик снова погрузился в воспоминания. Он излазил эти места вдоль и поперек в дни юности, когда в человеке так много энергии, что ее некуда девать, и кажется,