– Отец, скажи, что означает вон тот камень? Мне кажется, что он выглядит как-то зловеще.

– Дочка, если ты угадала в утесе что-то недоброе, то он предвещает твою скорую смерть. Я не вижу в нем ничего ужасного. Когда-то давно камень означал для меня великую любовь. Впрочем, со временем все меняется...

– Но я ничего не боюсь, – возразила Кида.

Тем временем оба начали спускаться по крутому косогору к хижине. Темнота уже покрыла землю, когда они переступили порог дома. Кида молча зажгла масляную лампу, старик сел за стол. Глядя на хозяина, она снова повторила:

– Нет, мне не страшно. В конце концов, каждый волен сам выбирать свою судьбу.

Старик резко поднял голову и посмотрел Киде в глаза. Затем сконфуженно пробормотал:

– Если это действительно случится, ребенок должен жить у меня.

– Все из-за моих соседей по предместью, – сказала Кида, – все из-за них. Случилось так, что по моей вине погибли двое молодых мужчин. Теперь я возвращаюсь назад и несу под сердцем их кровь... Ребенок будет считаться незаконным. Меня станут отторгать от общины... Но я... Моя птичка все еще поет... Думаю, что истинную награду я смогу обрести только на кладбище для отверженных. Такая награда мне теперь по душе – покой и тишина, которые будут длиться вечно и которые никто не сумеет нарушить.

Лампа задрожала в руках хозяина, но в последний момент он сумел совладать с собой:

– Тебе недолго осталось казниться. Еще несколько дней – и отправляйся. Я не стану удерживать тебя.

– Проводишь меня до полдороги, – решила Кида, – только вот что, отец, насчет лошади... Как мне вернуть ее обратно?

– Отпустишь ее, – последовал ответ, – и она сама отыщет дорогу домой.

Женщина встала из-за стола и прошлась по комнате. За окном снова выл ветер, а она упорно повторяла: «Ничего, скоро, скоро, осталось совсем немного...»

Старик сдержал слово – прошло пять дней, как он заседлал для Киды каурую кобылу, приторочил к седлу две переметных сумы с провизией. Он проводил ее до половины дороги. Предместье лежало к северу от хижины. Перед расставанием старик в нескольких словах объяснил молодой женщине, как ей не сбиться с пути.

«Зло и пагуба больше не постигнут тебя, – сказал хозяин хижины на прощание, – потому что они вволю терзали тебя. Ты поступишь, как решила. Выносишь под сердцем ребенка, а потом сделаешь последний шаг в жизни».

Развернувшись, старик поскакал обратно. Несколько мгновений Кида смотрела ему вслед, а потом, пришпорив кобылу, направилась на север, где у подножия величественного Горменгаста распласталось предместье...

Пришла и отзвенела ручьями весна, наступило лето.

Настал день, на который был назначен торжественный завтрак в честь самого молодого представителя семьи Гроун – юного Титуса. День был выбран не случайно – он совпал с годовым юбилеем мальчика. Церемонию решено было провести в трапезной зале. Столы и скамьи, на которых обедали слуги, были частично вынесены в коридор, частично сдвинуты к стенам, чтобы освободить место для почетных гостей. Расписанный резвящимися херувимчиками зал давно не видел такой суматохи: слуги расставляли принесенные из кладовых дубовые столы и стулья, стелили скатерти, дворовые мальчишки натирали мелом серебряную посуду с вензелями Гроунов – нынешних и уже ушедших в мир иной, служанки пересчитывали салфетки и точили ножи. Но сегодня трапезная зала пуста – приготовления закончены, обитатели Горменгаста набираются сил перед торжественным событием. С утра на улице льет дождь – не то, чтобы очень сильный, но небо от этого светлее не становится. Кажется, будто даже нарисованные на потолке амуры и купидоны только и ищут подходящие облачка, на которые можно было бы лечь и уснуть. Все устали и ждут...

Свелтер, в последний раз осмотрев накрытые для торжества столы, возвратился на кухню. Шеф-повар искренне доволен своей работой, его толстые губы то и дело расплываются в полуухмылке. Остается еще два часа на устранение недоделок, если таковые обнаружатся...

Свелтер в напряжении расхаживал по кухне, заглядывая во все уголки. Проверив, плотно ли закупорены банки с крупами, он решил наведаться в помещение для жарки. Встав у закрытой двери, шеф-повар прислушался. Ему очень хотелось услышать голос хоть одного из поварят – тогда разбирательство и наказание неминуемы, поскольку перед уходом Свелтер распорядился переодеться в чистые халаты, выстроиться в два ряда и соблюдать полную тишину.

По торжественному случаю главный стряпчий Горменгаста облачился в белый шелковый халат и водрузил на голову пышный колпак, накрахмаленный до жесткости железного ведра. Не услышав голосов подчиненных, Свелтер тихонечко приоткрыл дверь и заглянул в образовавшуюся щель. Тут колпак, коснувшись створки двери, предательски заскрипел. Окинув оценивающим взглядом представившуюся картину, шеф повар, к своей досаде, не обнаружил ничего подозрительного. Поварята стоят на указанных местах, как вкопанные. И тут... что такое? – в самом конце первой шеренги двое мальчиков что-то возбужденно нашептывали друг другу. Свелтер принял охотничью стойку. Словно почувствовав присутствие грозного начальника, поварята разом прекратили шепот и погрозили друг другу кулаками. Но все равно – непослушание налицо! Свелтер потер ладони и облизал пересохшие губы. Кто там? Кажется, их зовут Флайкрейк и Ренпеч. Ну что же, тем лучше – не придется придираться к не повинным ни в чем поварятам. Виновные найдены, а что еще нужно для поддержания хорошего настроения?

Мощным пинком Свелтер распахивает дверь и врывается в помещение. Шеренги поварят в страхе замирают.

Делая страшные глаза, повелитель кухни медленно вышагивает вдоль дрожащих мальчиков, пристально глядя каждому в лицо. Наконец он останавливается возле провинившихся.

– Флайкрейк, – наконец произносит он тихо, но окружающие начинают дрожать, словно в лихорадке, – ты... и твой лохматый друг. Немедленно ступайте в мою комнату. А? Что? Что будет? Все будет, все будет...