оплачивалось сполна и не торгуясь. Золотой песок спускался пригоршнями. Чуть больше или меньше — не имело большого значения для изголодавшихся по удовольствиям людей, сегодня еще миллионеров, а завтра, быть может, вновь нищих.

Они беззаботно отдыхали на шелковых и плюшевых диванах, ожидая благоприятного случая включиться в игру, всегда готовые вмиг потерять плоды своего тяжелейшего труда ради удовлетворения сумасшедшего азарта.

— Кстати, — продолжал доктор, сделав небольшой глоток, — в тот вечер, если мне не изменяет память, произошло необычайное происшествие. Сейчас вы убедитесь сами, каким невероятным излишествам предавались эти люди и сколь мало ценилась человеческая жизнь в доме на Брук-стрит.

Труппа певцов и бродячих актеров, дав представление рассеянным, но всегда щедрым игрокам, собралась уходить. Девочка лет десяти, маленькая и хрупкая, обходила зрителей и делала сбор, обещавший быть немалым. Беззаботная и смеющаяся, она перебегала от одной группы игроков к другой, неся в руках оловянный поднос для промывки золота. Каждый, не скупясь, ее одаривал.

Малышка остановилась перед Кентуки; удивленный и восхищенный детской грацией, он даже отбросил кусочек эвкалипта, из которого вытачивал себе зубочистку.

— Ну же, сеньор, — очаровательно прощебетала она, — если вы довольны, то не забудьте артистов.

«Сеньор» не нашелся что ответить. Но как красноречив был его жест! Быстро опустив руку в карман, он вытащил целую пригоршню золотых самородков и бросил их на поднос; раздался резкий звук падающего металла.

Девочка, грациозно улыбнувшись, поблагодарила американца и передала отцу слишком тяжелую для ее рук ношу. Те, кто стояли рядом с Кентуки, слышали, как он пробормотал про себя:

— Бог мой, никогда не думал, что дети бывают такими красивыми. И какое странное впечатление производят встречи с этими малышами! У меня так просто все перевернулось внутри.

Однако это искреннее и глубокое волнение не помешало ему ощутить легкое прикосновение, заставившее сразу же насторожиться.

Он резко обернулся и схватил за руку одного из своих соседей — скорее всего игрока-неудачника, — когда тот пытался залезть к нему в карман.

Сама судьба, казалось, выбрала гиганта стать в тот вечер особо притягательным для преступников.

— Держите вора! — закричал он звучным голосом.

Попавшийся в ловушку быстро отступил и занял оборону. Зная, что с законом Линча[41] шутки плохи, он первым делом попытался улизнуть. Но на крик Кентуки быстро сбежались зеваки, и уже рук двадцать протянулось, чтобы схватить карманника.

— Оставьте, джентльмены, оставьте! Это мое дело, — сказал Кентуки. — Я пригвозжу к стенке этого воришку. Пусть послужит примером для других.

— Кто осмеливается утверждать, — вскричал тонким голоском попавшийся злоумышленник, — что дон Андрес Кичарес-и-Маличе-и-Мигамонтес — вор?

— Я!

— Вы! Отрекитесь, сеньор, отрекитесь от своих слов ради вашей же жизни, или я перережу вам глотку, как поросенку. И это столь же верно, как то, что я кабальеро. А для кабальеро[42] честь превыше всего!

Часть игроков, оставив столы, образовала широкий круг, в центре которого находились дуэлянты. Другие, привычные к подобного рода сценам, растянувшись на диванах, лениво следили за их приготовлениями. Соперники представляли собой невероятный контраст — высокий, широкоплечий, мускулистый верзила-американец ростом в два метра и его дерзкий полутораметровый противник — один из тех чистокровных испанцев, о которых говорят, что они завтракают сигаретой, обедают сырым луком, а ужинают серенадой.

Кожа задиры походила на старинный свиток пергамента[43], а странное лицо освещали живые, горящие как угли глаза. Тело его было крепким, как сталь, закаленная в водах Гвадалквивира[44], а руки и ноги, сухие и узловатые, походили на ветки остролиста.

В последней игре он потерял все, даже плащ.

Дон Андрес резким движением открыл наваху[45], и пружина издала характерный звук; затем с одного из окон сорвал длинную красную бархатную портьеру. Золоченый карниз, к которому она крепилась, с шумом обрушился на паркетный пол.

Аккуратно сложив в четыре слоя темную ткань, испанец ловким движением перекинул ее через руку вместо щита и принял характерную позу своих соотечественников: левые рука и нога впереди, правая же рука вооружена навахой.

— Не желаете ли, — крикнул он, скрежеща зубами, — сейчас при всех признать, что я честный и благородный кабальеро?

При виде пигмея, голова которого едва доставала ему до груди, великан начал весело насвистывать, пробуя ногтем кончик своего ножа. Острота лезвия привела его в восторг. Он занял оборону, посмеиваясь и пыхтя, как паровая машина.

Итак, все было готово к кровавому представлению.

— Полагаю, — заметил благородный сэр Джим Сандерс сэру Артуру Морису, — что Кентуки просто сотрет в порошок этого идальго[46].

— А я думаю, что нет, — отозвался сэр Морис. — И ставлю сто ливров [47].

— Превосходно, джентльмены.

— Двести луидоров[48] за кулак американца, — поставил француз.

— Сто ливров за наваху испанца, — принял вызов извозчик.

— Прекрасно! Отлично!

Дон Андрес-и-Мигамонтес не обращал ни малейшего внимания на возгласы окружающих. Сделав обманное движение, он пригнулся к полу и стремительно нанес своему обидчику ужасный удар в живот. Однако американец-мастодонт[49] неожиданно быстро и легко развернулся и избежал сверкающего лезвия навахи. Его ответный удар был неотразим, и, если бы не ловкий прыжок вправо, подвижному кабальеро пришел бы конец.

Удовлетворенные и вместе с тем удивленные, они замерли на несколько секунд, внимательно изучая друг друга. А возобновив поединок, были уже более осмотрительны.

Дон Андрес отвел в сторону свой подвижный щит и на какую-то долю секунды открылся. В то же мгновение сверкнуло голубое лезвие Кентуки, стремившегося поразить незащищенное место. Рассчитывая на свою ловкость, испанец хотел было увернуться, отступив в сторону. Однако охотничий нож американца зацепился за складки бархата, а сильная и твердая рука, сжимавшая роговую рукоятку, резким движением вперед поразила испанца в лицо, выбив ему зубы и опрокинув на спину.

Раздались крики браво. Раненый, с распухшим лицом, отплевываясь кровью, с живым проворством вскочил на ноги и вновь занял оборону.

Янки перешел в наступление. Великолепный удар, нанесенный им, способен был расколоть порфирную скалу. Но рука встретила лишь воздух. Это привело Кентуки в замешательство — испанец, прикрываясь навахой, ловко парировал удары.

Его лицо в кровоподтеках, со сломанной челюстью, вывалившимся сиреневым языком и струйками крови, стекавшими по подбородку, представляло собой ужасное зрелище.

Никто не вмешивался. Наоборот, каждый, видя, как разворачиваются события, повышал ставки. Это был настоящий бой гладиаторов.

Развязка приближалась. Тщетно испанец прибегал к разного рода хитростям и приемам фехтования: ловко расставленные ловушки, сокрушительные удары, головокружительные отступления — все было пущено в ход, но еще два метра, и он почувствовал, что спина коснулась стены.

Судьба отвернулась от него.