Подводы из леспромхоза, которых ждали с самого утра, прибыли только на закате дня.

Лука примчался в избу как угорелый и крикнул:

— Собирайся. Живо!

Но у Глеба было уже все готово. Он взял под мышку полотняный мешок с рубашками, трусами, коробкой цветных карандашей «Искусство» и поплелся за Лукой.

Возле ремонтных мастерских, там, где еще недавно работал Лука, стояли две телеги, суетились десятиклассники.

«Лошадей хороших и то пожалели!»— подумал Глеб, разглядывая двух низкорослых равнодушных меринков.

И лошади, белые, с множеством мелких бурых пятнышек на спине, и груды мешков и узлов на телегах — все это совсем не было похоже на проводы добровольцев, которые Глеб видел в кино.

Там по крайней мере играл оркестр, произносили речи ораторы, и каждому отъезжающему дарили балалайку или еще какой-нибудь другой подарок.

А тут и провожатых почти не было. Десятиклассники жили кто где: кто в Авдотьине, кто в Золотых Ключах, кто в Проталинах. И каждый, конечно, уже давно простился с домашними.

Не было здесь и директора школы, который поехал в этот день в Иркутск.

Вокруг нагруженных доверху телег озабоченно ходила завуч Таисия Андреевна. Она вытирала платочком заплаканные глаза и без конца повторяла:

— Вы ж там смотрите, дети, вы смотрите...

Все здесь показалось Глебу и очень знакомым и в то же время совсем не таким, как раньше.

Куда делись белые кружевные передники, пышные кокетливые банты и строгие, перетянутые блестящими ремнями гимнастерки?

Мальчишки и девчонки уже заранее купили в магазине спортивные куртки и шаровары и теперь стали похожи друг на друга, как чернильницы-непроливашки.

И только Димку Кучерова, которого называли в школе Лордом, можно было узнать за версту.

На Димке был светлый пиджак в крупную клетку, шикарные брюки галифе и коротенькие, с подвернутыми голенищами сапожки.

Высокий, горбоносый, с узенькой полоской белокурых усов и длинными, как у попа, волосами, он что-то рассказывал девчонкам и на глазах у Таисии Андреевны дымил папиросой.

А Зины-Зинули не было.

Ставни на ее окнах были закрыты. У калитки, мерцая желтыми ядовитыми глазами, стоял, как прежде, живой и невредимый козел Филька.

Распоряжался и командовал всем Лука.

Скорее всего, никто его и не назначал командиром.

Лука такой человек, что и сам себя назначит.

Ишь как распоряжается.

— Куда кладешь? Разве не видишь, что сюда нельзя класть!

Но вот, пожалуй, все готово.

Лука построил десятиклассников по четыре, придирчиво оглядел из-под своих широких темных бровей строй, подравнял и, будто бы в самом деле командир, растягивая слова, приказал:

— Ша-го-ом ма-а-рш!

В ту же минуту над колонной, будто костер, взлетело ввысь знамя. По бархатному полю, изгибаясь, побежали вышитые золотом слова:

«Ученикам десятого класса от райкома комсомола».

Сразу же за школой начался лес — густой, сумрачный и загадочный, как тайна.

Телеги покатили по узкой, заросшей травой просеке.

Строй изломался, рассыпался по тайге.

Идти становилось все труднее и труднее. Глеб хотел уже взобраться на телегу, но вспомнил Луку и тут же передумал.

Снова скажет: «Капиталист! Узурпатор!»

Смеркалось.

Натыкаясь в темноте на пеньки, несчастный «капиталист» молча и угрюмо шагал за телегой.

Но Лука все-таки догадался, что Глебу трудно.

Он пришел откуда-то из темноты, тихо и дружелюбно сказал:

— Давай, Глеба, подсажу.

Лука очень редко называл брата «Глеба».

Но и Глеб не оставался тогда в долгу. Он подходил к Луке, прижимался головой к его сильному крутому плечу и едва слышно говорил:

— Лучок.

Но сейчас Глеб промолчал. Он залез в телегу, накрылся ватником и стал думать о своей неудачной, теперь уже окончательно испорченной жизни.

Слева и справа тянулись ввысь ряды корабельных сосен. Сверху, будто бесконечная река, лилась узкая, усыпанная звездами полоска неба.

Глебу казалось, будто он не едет на телеге, а плывет по этой реке на лодке в далекие-далекие дали, откуда никто на свете не знает дорог и возврата.