муслиновые занавески. Дружинники опустились на пол, скрестив ноги. Время текло тихо, в паузах между всхрапываниями Хубилая воздух по-особенному звенел, лишённый других звуков. Вдруг император мощно дёрнулся, крикнул и открыл глаза. Его лицо освещала улыбка безграничного счастья. Нухуры, отталкивая друг друга, бросились развязывать повелителя, из глаз которого текли потоки слёз. Прокушенные губы сочились светлой кровью, заливая подбородок. Ещё не встав с ложа, Хубилай быстро выхватил у дружинника свой меч и поспешно препоясал чресла.
— Получилось, — сказал император и, прыжком вскакивая с ложа, захохотал во весь голос: — ПОЛУЧИЛОСЬ!!!
Даже привыкшие к пылкому и взрывному нраву императора дружинники удивлённо смотрели, как Хубилай, раскинув руки, танцует древний охотничий танец, приставший скорее юноше, нежели мужу.
— Всей смене — вина! Сотник! Беги к Тогану, пусть возьмёт половину Золотой сотни и две смены бойцов из Внутреннего города. На площади Тайду, справа от Пошлинного стола, стоит постоялый двор «Какой-то там Карп», точнее не помню, но он там один. Пусть поднимется на последний этаж и принесёт мне всё, что там лежит, как бы это ни выглядело. И ещё… пусть даст нухурам самых быстрых коней. Иначе меня разорвёт от нетерпения.
Стоявший ближе всех дружинник протянул императору объёмистый горшок с вином. Хубилай повернулся к нухуру и, сверкнув всё ещё слезящимися глазами, глянул на него. В этот момент он казался страшен и дик: борода потемнела от крови, весь рот сочился алым, глаза сияли на изрубленном тёмном лице колодцами, в которых вдруг в полдень отразилось звёздное небо. Он ударом кулака наотмашь снёс половину горлышка и жадно начал пить, заливая лицо и грудь алой струёй. Вино смешивалось с невытертой императором кровью, текло по одежде, по полу, заливало доспехи, а император всё пил, глыкая мощным горлом, опутанным сеткой шрамов и мышц.
Хубилаев сын Тоган умел выглядеть красиво. Он не походил на отца ни мощью, ни крепостью, ни грубостью линий. Пошедший костью в мать, изящный, с тонкими чертами лица, он сохранил единственное качество императора — неукротимый напор. Всегда слегка вальяжный, откинувшийся в жёстком армейском седле, словно в уютном кресле, Тоган производил впечатление человека немного актёрствующего, слишком большое значение придававшего внешним эффектам. Хотя Марко видел его в деле: бойцом Тоган был под стать всем чингизидам. Не знающий ни жалости, ни усталости, он преследовал цель как собака, бегущая по кровавому следу.
В сопровождении двухсот пятидесяти отборных дружинников Тоган ворвался в Запретный город, размахивая золотой пайцзой — сестрой той, что пряталась на груди Марка, — в знак того, что нарушает закон о въезде во дворец конников по особо важному государеву делу. Словно стая снежно-белых чаек, отряд Тогана влетел в боковые ворота. Сам императорский сын, непонятным образом сохранявший свою знаменитую вальяжность в любых условиях, с невероятной скоростью вёл бойцов по нешироким пешеходным бульварам дворца, кривым мостикам, чтобы замереть, как памятник, на центральной площади, где на троне поджидал Хубилай.
Всадники спешились и, почтительно согнувшись, поднесли императору мокрые мешки. Хубилай жестом приказал вывалить содержимое на брусчатку. Невыносимая вонь разнеслась по площади. Многие дамы попадали в обморок, и Хубилай отослал их, мотнув головой в сторону нового главного евнуха Бо Шан-Жэня. О том, что случилось с прежним евнухом, люди предпочитали не говорить.
Шесть крупных человеческих голов скалили собачьи клыки перед троном рядом с шестью кучами чёрного тряпья, засыпанного странным пеплом. Тёмные глаза без белков мёртво пялились на ноги придворных, закрывших лица широкими рукавами в попытке защититься от ужасного запаха. Хубилай приказал прибыть на площадь только самым близким людям. И они прекрасно знали,
Хубилай вытащил из ножен ближайшего нухура мунгальскую саблю и концом лезвия приподнял губу одной из голов. Во рту не было человеческих резцов, только тонкие, но довольно крепкие на вид клыки. Хубилай, что-то бормоча, разглядывал их некоторое время, потом перешёл к осмотру одежды. Разворошив все кучи, стараясь при этом не касаться поднимающихся волн пепла, он выкатил из тряпок странный костяной амулет. Кешиктен зашушукались, сделав ещё несколько шагов назад.
— Их шесть, — задумчиво произнёс император, подцепив кончиком лезвия амулет и поднеся его к глазам. — Одного не хватает.
Паланкин довёз Марка до только что выкопанных прудов — улучшенной копии Драконьих прудов в Канбалу. Совсем скоро, когда стает снег, сюда запустят осетров. Сейчас мёртвая вода, обледеневшая по краям, не оживлённая ни единым всплеском, бесстрастно отражала горбатые мостики для кормления рыбы.
Мертвецки пьяный Хубилай сидел в одиночестве, рядом с креслом валялись несколько горшков с вином. Вздыхая и что-то говоря про себя, Хубилай неотрывно смотрел на шесть тёмных голов, насаженных перед ним на стоящие рядком копья. На седьмом копье красовался уродливый костяной амулет. Не поворачивая головы, император медленно произнёс:
— Ты знаешь, что ты настоящий герой, мой мальчик? Шестеро бойцов Золотой сотни, коснувшиеся этой дряни, неизлечимо больны. Доктор У Гуань-ци говорит, что к утру они умрут и прекратить течение болезни невозможно. Но ты победил
— Повелитель, это вы убили Пэй Пэй?
— Кто такой Чжуан-цзы? Бабочка, которой снится, что она — даосский мудрец, или мудрец, грезящий, что он — бабочка? Где граница яви?
— За что вы убили Пэй Пэй? Я хочу услышать от вас ответ, даже если для этого мне придётся расстаться с жизнью.
— Я заботился о тебе как отец. А большей частью даже лучше, чем отец. Я считал тебя больше чем сыном. Ты был мне ближе любого из сыновей. И сейчас ты задаёшь мне такие вопросы?
— Кубла-хан, я не смогу жить в неведении… Я не успокоюсь, пока не узнаю правды.
— Правды? Кто такой Чжуан-цзы?
— Если вы не ответите мне, этот червячок незнания сожрёт меня.
— Ты говоришь «червячок»… Что такое «червячок»? Змея, змея, а не червячок — вот, что гложет меня… Мой сын спрашивает меня, не я ли убил его единственную любовь, и если да, то почему я это
