достоинства его строгость. Цезарь достиг славы, одаривая, помогая, прощая, Катон – не наделяя ничем. Один был прибежищем для несчастных, другой – погибелью для дурных. Первого восхваляли за снисходительность, второго – за его твердость. Наконец, Цезарь поставил себе за правило трудиться, быть бдительным; заботясь о делах друзей, он пренебрегал собственными, не отказывал ни в чем, что только стоило им подарить; для себя самого желал высшего командования, новой войны, в которой его доблесть могла бы заблистать. Катона же отличали умеренность, чувство долга, но больше всего суровость. Он соперничал не в богатстве с богатым и не во власти с властолюбцем, но со стойким в мужестве, со скромным в совестливости, с бескорыстным в воздержности. Быть честным, а не казаться им предпочитал он. Таким образом, чем меньше искал он славы, тем больше следовала она за ним».
О внешнем облике Цезаря мы уже говорили в первой главе, давайте теперь бросим беглый взгляд на репродукцию бронзового бюста Катона, найденного во время Второй мировой войны в Марокко. Вероятно, работа выполнена незадолго до его смерти в африканском городе Утике в сорок шестом году; сам факт находки этого великолепного скульптурного портрета в африканском государстве свидетельствует об этом.
Перед нами пятидесятилетний человек с короткой по тогдашней моде прической, слегка скрывающей широкий, но не высокий лоб. Энергичный подбородок и волевой рот говорят о стойком и непреклонном характере, но чуть сдвинутые брови, открывающие у переносья надбровные бугорки и морщины на лбу, дают портрету общее выражение трагического мироощущения. В глазных впадинах словно таится горечь от сознания непоправимости несовершенств этого мира и утраты веры от невзгод и грядущей неопределенности судьбы.
В год достославного консульства Цицерона, когда был подавлен заговор Катилины, Цезарь был избран великим понтификом. На эту высокую должность главного жреца государства претендовали люди гораздо более известные и влиятельные, нежели в ту пору Цезарь. Казалось бы, ему едва ли удастся одолеть своих соперников, однако он победил, причем для этого ему пришлось залезть в огромные долги. В день выборов, уходя из дома, он сказал своей матери: «Или я вернусь понтификом, или совсем не вернусь».
А на следующий, шестьдесят второй год, он, мы уже знаем, получил претуру и, как пишет Плутарх, «этот год прошел спокойно, и лишь в собственном доме Цезаря произошел неприятный случай».
Сейчас мы о нем и расскажем. Вторая жена Цезаря Помпея, похоже, не считала супружескую верность одной из своих добродетелей. Ее любовником был Клодий, молодой человек из старинной и знатной семьи, один из когорты так называемой золотой молодежи, почитавшей распутство и пьянство за первые свои доблести.
У древних римлянок существовал свой женский день, который назывался праздником Доброй Богини (Bona Dea). Никого из мужчин на эти таинства не допускали. Плутарх пишет, что «женщины, участвующие в ее (Доброй Богини) празднике, покрывают шатер виноградными лозами, и у ног богини помещается в соответствии с мифом священная змея». Все это происходило ночью и сопровождалось музыкой, пением и танцами – в сущности, это все, что нам известно об этом обряде, кроме того, что он отмечался дважды в году. В мае религиозное действо проходило в храме Фавны, а в декабре женщины собирались в доме одного из высших магистратов, консула или претора. При этом, разумеется, все мужчины из дома уходили, и что там происходило – об этом знали только древние римлянки.
В тот год праздник проходил в доме претора Цезаря. Любопытный Клодий решил переодеться в женское платье и проникнуть туда. Была ли в курсе Помпея? Трудно сказать. По нашему разумению, вряд ли женщина смогла бы пригласить мужчину на девичник с какими бы то ни было целями. Хотя, если верить Плутарху, Клодия провела в дом служанка Помпеи и оставила его в вестибюле, а сама ушла искать госпожу. Однако нетерпеливому Клодию надоело ждать, и он пошел искать свою любовницу сам. На него наткнулась другая служанка, но уже Аврелии, матери Цезаря, которая на правах старшей хозяйки и распоряжалась праздником. Увидев незнакомую женщину, служанка стала ее расспрашивать, при этом, несмотря на сопротивление Клодия, подвела его поближе к свету, имея две цели: выяснить, кто же эта незнакомка, и привести ее к хозяйке. Клодию не удалось изменить тембр своего голоса, и рабыня догадалась, что перед ней не женщина. Она подняла крик, что в доме мужчина, началась легкая паника. Аврелия прекратила таинства и вместе с другими пошла на поиски святотатца, который и был найден в комнате служанки Помпеи.
Клодий был с позором изгнан, а на следующий день весь Рим знал, что в доме Цезаря обнаружился переодетый женщиной любовник его жены. Если при этом иметь в виду, что наш герой являлся великим понтификом, то есть в его обязанности входило строгое наблюдение за правильным соблюдением обрядов, то такой факт оказался для него, прямо скажем, со всех сторон невыигрышным.
Закоренелый сплетник Цицерон с явным удовольствием стал раздувать это дело, тем более к этому подзуживала и его жена Теренция, ревновавшая своего мужа к одной из сестер Клодия. Другая сестра святотатца была замужем за Лукуллом, и он обвинял ее в кровосмесительной связи со своим братом. Это происшествие в доме претора в ночь женского праздника наделало в столице много шума, да иначе и быть не могло, раз дело касалось сокровенных женских тайн да еще в священном культе. Скандал оказался настолько громким, что сенат вынужден был запросить коллегию понтификов, действительно ли поступок незадачливого любовника надо рассматривать как святотатство. Жрецы ответили утвердительно, и таким образом Клодий оказался под судом.
Во время разбирательства он заявил, что его вообще в тот день не было в городе, но Цицерон опроверг его алиби, сказав, что именно в этот день Клодий заходил к нему, к тому же он обвинил подсудимого и в подкупе судей. Этим Цицерон нажил себе в дальнейшем непримиримого врага. Мать Цезаря и его сестра также подтвердили факт вероломного вторжения святотатца в дом претора в ту памятную ночь.
Когда в качестве свидетеля в суд был приглашен Цезарь, он заявил, что ему решительно ничего не известно, что произошло в его доме во время обрядовых таинств в честь Доброй Богини.
«Ну а коли так, – спросили его судьи, – зачем же ты развелся с женой, если не знаешь, виновата она или нет?»
«А потому, – ответил он, – что жена Цезаря должна быть выше подозрений».
Слова эти дожили до наших дней. В эту крылатую фразу вкладывают различные иносказательные смыслы. Цезарь также давал понять современникам, что супруга не должна марать мужской чести и достоинства даже слухами и сплетнями и не давать к ним повода, это и так понятно, а еще – и это, пожалуй, самое важное – ничто не должно хоть как-то затмевать ореол его божественного величия.
Стоит ли говорить, что оправданный Клодий был безмерно благодарен Цезарю и стал его доверенным и преданным человеком. Это тоже было просчитанным ходом Гая Юлия. Клодий был ему нужен как замена Катилине в дальнейших политических играх, и он, как увидим ниже, успешно справлялся с возлагаемыми на него задачами. Клодий, надо сказать, своими дерзкими поступками, неуравновешенностью, склонностью к авантюрам и прочими аморальными качествами был схож с Катилиной.
После претуры Цезарю досталась по жребию в управление Дальняя Испания. Провинция была ему хорошо знакома, здесь он служил, как помним, еще в должности квестора. По дороге к месту службы пропретор (так называли отслуживших годичный положенный срок преторов, получавших также на год наместничество) остановился со своей свитой на отдых в одном захолустном заальпийском городишке. Его спутники стали задавать друг другу шутливые вопросы на тему: неужели и здесь идет грызня за власть и влияние и тут тоже есть люди, которые любой ценой хотят стать первыми. Цезарь на это серьезно ответил: «Что касается меня, то я предпочел бы быть первым здесь, чем вторым в Риме».
Вот так. Программа стать первым была закодирована в нем, похоже, с детства, и он неукоснительно и постоянно к этому шел, но шел, по его мнению, слишком медленно, – ведь Александр Македонский в его годы…
Теперь, правда, перспектива стать первым человеком в государстве у него просматривалась. После претуры он имел право баллотироваться в консулы, и, возможно, вскоре он им и станет. Но ведь консулов в Риме всегда было двое, и они сменялись каждый год. Цезарю хоть и страстно хотелось стать высшим должностным лицом, но в то же время его терзало и то, что он будет одним из двух, да и всего лишь на один год, а затем вновь станет управлять какой-нибудь провинцией, а не всем римским государством. Его непомерное честолюбие чрезвычайно от этого страдало, ему хотелось быть первым всегда. Современники прозорливо замечали в нем эти далеко идущие поползновения, и тот же Цицерон видел в нем второго Суллу, и не без иронии писал:
