— Приближается назначенный час, дочь моя, — тихо проговорил он. — Я брат Варрава и пришел, чтобы помочь вам. Я хочу приготовить вас к встрече с нашим Спасителем.

Монах был стар, и его светлые глаза смотрели на Лоренцу с сочувствием. Лоренца поспешно поднялась и постаралась прибрать волосы, которые растрепались во время сна.

— Я в вашем распоряжении, отец мой. Мне, право, неловко, что я так заспалась, вместо того чтобы как следует приготовиться к исповеди.

— Добрый сон — дар Божий. Говорят, крепкий сон свидетельствует о чистой совести. Так ли это, дочь моя?

Лоренца опустилась на колени на холодные плитки пола, а монах, осенив себя размашистым крестом, присел на краешек скамьи. Девушка молитвенно сложила руки и склонила голову.

— Простите, отец мой, совершенные мной грехи. Но перед вами, воплощением Господа, перед которым мне нужно ответить за прожитую жизнь, я клянусь вечным спасение души, что никогда никого не убивала. Я не убивала господина де Сарранса, который нещадно избивал меня своим хлыстом. Я швырнула в него бронзовую фигурку, которая попалась мне под руку, и он потерял сознание. Поэтому я смогла убежать. Но не я перерезала ему горло!

— Вы сами не делали этого, конечно, но есть мужчины, которых можно было подкупить, и они выполнили это скверное дело. Вы ведь богаты.

— Была богата, но теперь я нищая. Нет, я никого не подкупала.

— Продолжайте ваш рассказ.

И Лоренца продолжила свою исповедь. Она вспоминала обо всех прегрешениях, которые совершила за свои семнадцать лет, даже когда была ребенком. Она старалась ничего не забыть и не утаить и признавалась даже в грешных мыслях. Рассказала она и о ненависти к своей тете, донне Гонории, и еще к королеве, которые сделали все, чтобы погубить ее.

— Простите их и раскайтесь, дочь моя.

— Трудно это сделать, когда тебе причинили столько зла.

— Я знаю, но тем дороже будет ваше прощение для Господа, а вашей душе оно принесет мир и покой.

— Неужели вы в это верите?

— Конечно, верю! С помощью Господа нашего Иисуса Христа и его кроткой Матери все возможно. Помолимся с вами вместе.

Монах произнес первые слова молитвы, которую Лоренца тоже знала наизусть, но это была очень длинная молитва, и, когда к ним вошел тюремщик, они все еще обращали свои слова к Господу. Глядя в глаза, полные тоски, какие подняла на брата Варраву Лоренца, он дал ей отпущение грехов in articulo mortis, потом гостию, которую принес в дарохранительнице под плащом, потом благословил ее.

— Идите с миром, дочь моя. Я буду с вами рядом до вашей последней минуты.

Внезапно Лоренцу охватила дрожь, но она все-таки привела в порядок свое платье, расчесала густые волосы и заплела их в косу, потом накинула плащ и, почувствовав, что немного успокоилась, подошла к страже, которая ждала ее возле лестницы. Они спустились в галерею и увидела там тележку, запряженную лошадью. Ей связали руки и помогли сесть. Потом дождались брата Варраву, и тележка загрохотала по булыжным камням мостовой.

Дорога от Шатле до Гревской площади была недолгой, но за это время, несмотря на хмурое небо и сгустившиеся тучи, на площади уже собралось немало народа, и любопытные продолжали стекаться со всех сторон. Лоренцу судили обычным городским судом, как любую горожанку, но собравшиеся знали, кто она такая, и ее сопровождал шумок, выражающий удовлетворение. Это усугубляло ее подавленность. Лоренца не сводила глаз с неба, хотя и оно готово было расплакаться дождем, и ни одной птички не сновало под низкими тучами. Она утешала себя тем, что очень скоро мучениям ее наступит конец и она наконец-то станет свободной, чего она так желала, уезжая во Францию вместе с Филиппо Джованетти. Однако как трудно было поверить, что яростными криками и пожеланиями смерти встречает ее тот же самый народ, который вначале был так приветлив и благожелателен по отношению к ней. Может быть, здесь, на площади, вместе со всеми кричит и та самая торговка, что кинула ей румяное яблоко, которое она с таким удовольствием съела?

Тележка со смертницей медленно катилась сквозь толпу вслед за лучниками, которые освобождали ей дорогу. Однако по мере продвижения тележки что-то менялось. Когда она повернула на улицу Бушри, в церкви Святого Иакова загудел погребальный звон. Унылые звуки словно бы призывали всех успокоиться, и толпа действительно мало-помалу смолкла. Послышался голос:

— Она ведь совсем молоденькая, красивая и вдобавок богатая! Вот за что ее убивают!

— Окажи уважение смерти, — окоротил его другой.

Воцарилась тишина, в которой особенно громко слышались скрип колес и набат колокола, будто билось в горе огромное сердце. Тележка еще не въехала на Гревскую площадь, а Лоренца уже увидела эшафот, воздвигнутый между площадью и городской ратушей. Обтянутый черной тканью куб возвышался над морем чепчиков и шапок. Человек в красной одежде и красной маске стоял на нем, оперевшись двумя руками о меч с широким клинком. Неподалеку от эшафота на выстроенной возле ратуши трибуне сидел прево с судьями и эшевенами[11]. По-прежнему мерно бил колокол. Он замолкнет, как только ее голова скатится в корзину.

Лошадь остановила тележку возле ступеней. Монах помог осужденной сойти, но, несмотря на связанные руки, Лоренца сама, без его помощи стала подниматься по крутой лестнице. А монах с небольшим распятием в руках следовал за ней. В глазах у него блестели слезы, и он, не переставая, молился.

Взойдя на эшафот, прямая, с гордо поднятой головой, Лоренца твердым шагом подошла к палачу, он преклонил перед ней колено, чтобы получить от нее прощение.

— Мне не за что вас прощать, — сказала Лоренца. — Но я хотела бы попросить вас развязать мне руки, чтобы я могла соединить их в молитве.

Палач, в прорези маски которого видны были только глаза, в знак согласия опустил веки, потом взял с пояса нож и перерезал веревку. Лоренца задала еще один вопрос:

— Вы отрежете мне косу?

— Нет. Достаточно, если шея будет обнажена. И поэтому я всего лишь оторву воротник вашего платья...

В этот миг на улице Бушри поднялся невообразимый шум, который заглушил даже мерное биение колокола: всадник, крича во всю силу легких «Дорогу! Дорогу!», пробивался через толпу, которая инстинктивно расступалась перед ним. Чуть ли не галопом доскакал он до эшафота, прыжком соскочил с лошади, взлетел по лестнице и крикнул на всю площадь:

— Не прикасайтесь к этой даме, палач! Я — Тома, барон де Курси, беру ее в жены и клянусь именем Иисуса Христа, что она невиновна!

Лоренца, теряя сознание, оперлась на отца Варраву, чтобы не упасть. Толпа вмиг разразилась ликующими криками.

Барон воскресил полузабытый древний закон, позволяющий избавить мужчину или женщину от казни в том случае, если найдется невеста или жених, согласные соединиться с обреченным узами брака. Но при этом тот, кто брал за себя обреченного, лишался всего своего имущества. На это можно было пойти только от большой любви. Закон этот был мало-помалу забыт, так как им очень редко пользовались, но его никогда не отменяли, так что обратиться к нему было вполне возможно...

Конечно, и на эшафоте, и среди судей наступила минута растерянности, но вот уже Жан д'Омон направился к лестнице в сопровождении стражников с алебардами, которые должны были прокладывать ему дорогу и наводить порядок в толпе. А толпа, охваченная восторгом и ликованием, уже готова была ринуться к эшафоту и разнести его в щепки.

— Мы немедленно отправляемся в городскую ратушу, — во всеуслышание объявил прево, — и в мире и тишине обсудим случившееся. Я еще не знаю, господин барон, позволит ли закон осуществить заявленное вами желание, но вы являетесь важным свидетелем. В силу вашего отсутствия мы не могли воспользоваться вашими показаниями. И вполне возможно, смертный приговор будет отменен, если вы сумеете привести доказательства невиновности приговоренной. И мне кажется, вы должны еще