Коллективная фантазия
Как стальные обручи держат в бочке собранный в одно целое мрак, так и действительность под болезненные стоны беспощадно ломала голубое и по всему своду сбивала одну к другой трещины, образуя еще большую, широкую и глубокую Пустоту. Если в нее не опустить хоть что-то, емкость с мраком непременно разорвется, и тогда не найти такого средства, которое могло бы остановить разливающуюся темноту. Поэтому в бочку на всякий случай всегда стоит что-нибудь поместить. Виноделы из долины Мозеля до сих пор сохранили обычай после того, как бочка опустела, бросить в нее крупную виноградину, чтобы до нового урожая тьма не взяла в ней слишком большую силу. А так как у нас больше всего было фантазии, мы решили вступить в бой против Пустоты с единственным оружием, которое у нас всегда было под рукой и в избытке.
– Фантазия? – спросила Эстер. – Что такое фантазия? То же, что и иллюзия?
– Вовсе нет, фантазия – то, что есть, хотя многим кажется, что его нет. С иллюзией же наоборот, она представляет собой то, чего нет, но многие думают, что есть, – отвечал Драгор и вдоль и поперек.
– Кажется, это не слишком тщательно причесано, – смутилась Эстер от такого объяснения.
– И не должно быть, – улыбнулся Драгор. – Тщательно причесана только действительность, причем как таковая она и нежелательна.
– Вот! – Подковник, как всегда, должен быть первым. – Я представляю себе поле. Точнее, склон холма, полого спускающийся к реке, по берегам которой растут ивы.
– Трава, как я вижу, переливается от теней облаков. Пышные облака пронзает солнечный луч, – переводит Драгор Татьянино пение.
– На склоне холма полевые цветы. Маленькие по размеру, но большие по цвету. Над цветами по склону скачет белый конь. Когда его Тело простирается в галопе, сверкает его круп. На нем верхом скачет Дух, – добавляет Саша.
– Конь и наездник, Тело и Дух, промчавшись сквозь ивы, вступают в реку. Летят брызги от водяной дорожки. Шуршит речная галька. Вдоль покрытой волнами дороги белый конь и наездник скачут к перекрестку устья, оттуда вдоль меньшей речки, дальше вдоль ручья к источнику, – подает голос Богомил.
– Время от времени белый конь сокращает себе путь за счет берега из земли. Иногда срезает угол по берегу из неба. С правой стороны он кажется принадлежащим к компании из выдр, раков и речных черепах, с левой похож на товарища бекасов, уток и журавлей, – слышен голос Люсильды.
– Потом они возвращаются на водяную дорогу. Прокладывают путь стаям рыб, идущим на нерест. Среди колосьев травы, растущих вдоль ручья, по краю каньона, над пропастью, все выше, к источнику стремятся они, – быстро добавляет Андрей.
– У источника, высоко в горах, под старым, величественным деревом, конь и наездник останавливаются, – коротко сообщает Эстер.
– Белый конь наклоняется над водой и пьет из начала дороги. В источник по его Телу соскальзывает и Дух, чтобы первой водой умыться, – заканчивает Богомил.
Потом мы все молча рассматриваем фантазию. Тишина столь густа, что до нас не долетает ни треск балок, ни звук ударов по нашей голубой крыше, которые наносят подъемные краны и от которых она все более опасно прогибается.
– Как приятно и спокойно высоко в горах, – первой говорит Саша по прошествии получаса.
– Очень приятно, – соглашаемся все мы.
– Я все спрашиваю себя: почему же это просто фантазия?… – разочарованно бормочет Эстер, мечтательно играя ивовым листком, вплетенным в ее кудри.
– Эх, – вздыхает Драгор и проводит рукой по своим волосам, похожим на гриву.
Синие глаза Татьяны скользят по нам. Слышно усталое дыхание Андрея, Подковник раскуривает трубку и протягивает Саше каплю прозрачной воды, каким-то чудом оказавшуюся на его ладони. Эстер записывает в своем дневнике: «Сегодня вечером у нас была коллективная фантазия. Это то же самое, как когда в темноту пустой бочки кладешь виноградину или закрываешь в шкафу лаванду, чтобы тьма не проделала Пустоты на твоем теплом джемпере».
Отметив конец записи точкой, Эстер оборачивает свою тетрадь запахом табака из трубки Подковника.
– Чтобы обложка не обтрепалась, – объяснила она, хотя никто ни о чем не спрашивал.
Скрип свода заглушает клокотание воды далекого источника. Глухие удары размашисто отсчитывают что-то над нашим домом без крыши. На границе между Городом и Предместьем уже звонко куют тяжелые обручи для того, чтоб опоясать ими мрак. Тонкие слои нежного и ароматного табачного дыма покрывают мебель, как белое полотно в доме, из которого все уехали.
Письмо с тщательно причесанными строчками
Когда почтальон Спиридон с трудом перешагнул через порог (чесночные зубчики мы подложили не только под телефон, но и под коврик перед дверью, надеясь таким способом воспрепятствовать проникновению в наш дом плохих вестей), мы уже поняли, что он не несет нам ничего хорошего. В руке он держал серый конверт, рот его был завязан смущенным узлом, ноги заплетались, как печальные ветки плюща, а в одном и другом глазу, это было прекрасно видно, он нес грусть пойманной бабочки. Да, мы все поняли, что это оно и есть, то самое. Оставалось только прочесть содержание письма и таким образом окончательно установить, что же все эти дни давало о себе знать таким тяжелым предчувствием.
В трещины на небе еще с утра начали забиваться мокрые облака, на вид нездоровые, даже гнилые. Солнечные часы упорно отказывались показывать время, хотя мы потратили немало сил в безуспешных попытках их починить. В доме было мало света, и Лунная банка начала блестеть и переливаться еще в полдень. Старая хитрость – заняться наблюдениями за природой вместо того, чтобы читать письмо, – сейчас уже сработать не могла. Драгор надорвал конверт и развернул бумагу, засыпанную черными буквами печатной машинки.
Да, в соответствии со статьей той и той такого-то и такого-то закона и ввиду того, что предусмотрено
