Отвлечешься — считай, труп».

Но пока еще ничего не началось, пока вы с бэтменовским рабом еще только стоите на постаменте и ждете сигнала, можно поотвлекаться. Тем более, есть на что.

Это действительно бывший стадион, только в одном месте кольцо трибун разломано, борта арены кое-как залатаны (да нет, поправляешь себя с досадой, не кое-как, а надежно, не сбежать), по ту строну пролома — берег и торчащая из воды рука с факелом. Как сказал бы Миль, весьма символично.

К черту руку.

Смотрим дальше; первый ряд трибун — рабы. Все одинаково худощавы, жилисты, кожа у всех дряблая, как у старых мороженых кур, в глазах — лихорадочная жалость к тем, кто оказался на арене. Это они зря. Таким, как они, жалеть других — все равно что голодному пытаться накормить еще более голодных.

Хотя бэтменовского игрока могут и пожалеть. Ты не дашь ему сегодня ни полшанса, пусть там что — ни полшанса! Или ты, или он. Рабы-жалостники этого не понимают, зато очень хорошо понимают их хозяева.

«Дети»? Пусть Миль сколько угодно трепется про свое детство, но, если он не дурак (а он — не дурак!), должен соображать, что разница есть. Кто не верит — пусть посмотрит на этих «новых адамов» отсюда, с арены.

Трибуны строго разделены на секторы, по племенам. Джедаи, попкорны, дюрасели, кингконги, сантаклаусы… Десятки племен, и у каждого — свой шест с флагом или столб с изображением «пращура». Тотемы, самые натуральные. Возле тотемов сидят «президенты» и их ближайшее окружение; вообще иерархия что у твоих рыцарей Круглого Стола, только и разницы: здесь чем ближе к центру, тем почетней.

Они, эти, остро воспринимают такую иерархичность и готовы бороться за нее любыми способами. Для них каждый день и каждый миг — букет возможностей возвыситься или пасть, и вся жизнь их проходит на ступенях, на лестнице власти. Длина ритуальных бород или пестрота нашивки на рукаве — вот предел их мечтаний, выжить во время перехода от города к городу — вот их сиюминутная цель; их представления о смысле жизни причудливы и нелепы, а слова «доброта» и «любовь» — для этих лишь набор ничего не значащих звуков.

Племена сидят на трибунах без галдежа и суеты, они похожи на статуи из музея восковых фигур — статуи неудачные, поскольку скульпторы не сумели отобразить на их лицах сколько-нибудь человеческих эмоций; как говорили когда-то давно, «не вложили в них душу». Бездушные, эти способны умереть, но не состариться.

Ты скользишь по ним взглядом: при всей внешней пестроте эти одинаковы до ужаса, до мурашек по коже. И вдруг запинаешься, вздрагиваешь, непроизвольно сглатываешь и кашляешь.

На одной из трибун, в окружении своих девочек-воительниц, сидит чернокожая Шаманка. Та, кто на самом деле заправляет всем, что здесь творится. Ты улыбаешься, скалишься в ухмылке и салютуешь ей: «Мое почтение, госпожа! Я удивлю тебя сегодня…» — и добавляешь несколько слов, которые когда-то давно считались оскорбительными.

Жаль, не услышит.

— В первый раз? — вдруг спрашивает под боком раб-соперник.

— Что?

— Говорю, впервые на Игрищах, да?

— Впервые, — легко соглашаешься ты. Пусть расслабится, уверует в собственную победу. К тому же, ты ведь не врешь: тебя, как и большинство других рабов, всегда оставляли в «Х’тоне», под присмотром двух-трех сантаклаусов. Ты еще тогда досадовал, что не попадешь на соревнования. Вот, попал. — Слушай, а многим удается… ну, справиться с этими куснями?

— Почти никому, — снисходительно хмыкает соперник. — Есть, правда, способы… но я ж тебе не расскажу, сам понимаешь. Не на медаль играем.

— Понимаю. — Тебе и не нужно. Миль знает о «способах» и поделился кое-какими секретами. А кое-что за месяцы, проведенные с сантаклаусами, ты и сам хорошо усвоил.

Например: «главное — неожиданность».

Ты сталкиваешь его за удар сердца до сигнала, за два удара сердца до того, как он сам столкнул бы тебя. Повезло; скалишься ему в лицо и сразу — нет времени! — переводишь взгляд на распахнувшиеся створы ворот. Оттуда выкатываются беспредельники; твой соперник уже понял это, учуял затылком своим бритым — и рванул к другой платформе. Успеет. А жаль.

Ладно, развлечение затягивается, да ты и не рассчитывал на быстрое завершение.

Смотришь, как лихорадочно карабкается твой соперник на ближайшую платформу. Да уж, «бэтмен»! — только без крыльев.

Самый проворный кусень краем широкой своей морды высекает искры из постамента, на котором угнездился везунчик. Остальные, выкатившись, замерли полукругом и только неслышно рычат моторами: принюхиваются.

…Когда Миль объяснил, с кем тебе предстоит иметь дело, ты сперва не поверил. «Какие джипы, ты что?! За столько времени они должны были бы в металлолом…»

«За сколько „за столько“?» — поддел Миль. И объяснил потом, что за время твоего отмокания в криованне человечество ушло далеко вперед — семимильными шагами навстречу собственной гибели. А уж авто со встроенным искусственным интеллектом — вообще такая, понимаешь, обычная на этом пути штуковина, ей в свое время никто и удивляться особенно не стал. О таких чудесах, брат, еще писатели- фантасты в двадцатом веке писывали — а вот теперь пожалуйста, сбылось. Пользуйся.

Ладно, возражал ты, интеллект интеллектом, но как они от ржавчины и повреждений не сколёсились?

А просто, пожимал плечами Миль. Сколёситься не сколёсились: научились самостоятельно заправляться от бензоколонок, отыскали и другие способы подпитки. Завели бактерий-симбионтов, ведут стадный образ жизни, кое-кто подозревает: даже размножаться ухитряются, хотя, конечно, ни о каком внутриутробном развитии, ты ж понимаешь, речи не идет. По-другому у них; как точно — не знаю.

В общем, не сколёсились. А вот шарики за ролики у них того… Или думаешь, ИскИны их изначально были настроены на стадный образ жизни? То-то; шли годы, бесхозные авто, наблюдая за какими-нибудь бизонами, сделали выводы по аналогии. Кто знает, что творилось и творится в их провонявшихся бензином мозгах…

Но тебе, поучал Миль, и не нужно это знать. Для тебя главное — выжить!

Любой ценой.

Платформы не спасут, платформы только продлевают удовольствие от представления. На них долго не отсидишься: у кусней-беспредельников зрительные рецепторы устроены так, что реагируют на силуэт гуманоида, превышающий определенные размеры. И обнаружив такового, эти металлические твари будут атаковать до тех пор, пока не уничтожат жертву. («А ловят их, — делился побасенкой Миль, — одеваясь в специальные костюмы, похожие на большие жестяные коробки. И заманивают, я уж не знаю чем. Если выживешь — спросишь у Шаманки или ее девчат. Одно скажу: нюх у кусней ни к черту не годится, реагируют в основном на картинку да еще на вибрацию, в каком-то особом диапазоне. Ты уж извини, я раньше в эти тонкости не вникал».)

Падаешь на живот, прижимаешься к щербатому камню платформы: вдруг не заметят, примут за причудливый вырост на этой самой платформе?..

Кусни, числом три, атакуют пока что твоего соперника: колотят металлическими рамами об основание пьедестала, на который тот забрался, пускают едкие клубы дыма из выхлопных труб, по-рачьи клацают капотами — будто мутировавшими клешнями. Из-под капотов тянутся какие-то крючочки, зажимы, трубки с металлическими заострениями на конце.

Бэтменский раб тоже сообразил, что удержаться будет проще, если лечь на платформу. Он распластался на ней, смешно выставив задницу и локти — мастер маскировки, профи мимикрии! Он верит в свой шанс, верит искренне. Ты не менее искренне радуешься его вере: чем дольше продержится он, тем больше надежды у тебя. А если еще выведет из строя одного-двух беспредельников…