и бутыль самогона — за труд.

Довольная Аграфена покормила мужа теплой картошкой, вознамерилась налить рюмочку, но Мосес Артурович отказался. Вместо этого он велел бабе выйти с ним до курятника и там, подальше от чужих ушей, стал расспрашивать — кто таков Божий Атаман, откуда взялся и почему мужики его слушают. Оказалось, его превосходительство объявился в деревне через месяц после войны во главе небольшого, но хорошо вооруженного отряда. Захватить власть в селе, где половина людей еле таскала ноги, было несложно. Но держать под дулами автоматов толпу сельчан Илье показалось делом неблагодарным. Он заявил, что избран богом, небесные ангелы хранят его от радиации и нашептывают пророчества о конце света и скором пришествии Христа. В доказательство он предъявлял безупречную шевелюру, железное здоровье и, казалось, неиссякаемую мужскую силу — а ведь в деревне первый год после войны почти никто из мужиков не мог.

Ей, Аграфене, тоже выпало попробовать благодати — только сыночек родился глупый. А у других и здоровенькие рождались, да и до сих пор рождаются — половина деток в селе Ильичи. Пашка, он от второго мужа; первый умер в Смоленске, он свекровь навестить поехал, там и остался. А со вторым, Шуркой- пришлым, ее Атаман у колодца венчал. Хорошо жили, только Шурка крут был — и ногами бивал, и кулаком проходился по пузу. Один разок недосмотрела — дурачок в суп чихнул, — так Шурка его порешить хотел, еле-еле собой прикрыла, он по лицу ботинком вдарил, с тех пор глаз высох. Застрелили его у Гагарина, когда Пророк в дальний набег ходил. Вернулся б — и Пашку не доносила б. А так огородиком пробавлялись, грибами, Любавка с семи лет помогала везде, раньше и козочка-кормилица блеяла, так о прошлом годе сломала ногу — пришлось зарезать… Да, а Илья-Пророк правду чуял: где что творится, откуда враги придут, какая погода будет. Больных, случалось, руками лечил, кому помогало. Когда собаки из лесу поперли — загодя велел изгородь ставить, тын уже потом выстроили. И никто село не жег, не грабил, живность не уводил. Наоборот, вся округа Спас-Углы почитает столицею, Пророку кланяется, дань шлет. У них даже два рабочих трактора есть и армейская бронированная машина, бензин Ангел выменивает в Покровке, на мясо. А пушки чугунные местный умелец отлить в яме придумал. Одна взорвалась, остальные стреляют — редко, но метко, отбиться пока хватает. Так что дай бог Божьему Атаману Илье-Пророку долгой жизни…

На следующий день была свадьба. Рейсеры гуляли шумно, мужики держались скромнее. Невеста счастливой не выглядела. Почему — Мосес Артурович понял, увидев ее наутро после брачной ночи — заплаканную, избитую, с вырванными волосами. Похоже, мужу супруга не угодила. Илья-Пророк повадился бить ее каждый день, а после первого выкидыша выгнал вон и взял новую женку, из пленных. Той повезло больше — она забеременела тотчас и через несколько месяцев уже гордо носила острое пузико. Жизнь в селе шла своим чередом. Пару раз случались пограничные стычки, взбунтовалась деревня Грязищи, и рейсеры выжгли ее дотла. Кто-то рождался, кто-то умирал, кого-то пригоняли вместе с коровами и лошадьми из других областей. Пророк читал свои проповеди, пару раз в месяц и вправду впадая в припадки то ли ясновидения, то ли безумия. Однажды во время приступа он разоблачил заговор, троих мужиков и бабу вытащили из толпы и тут же, на глазах у всех расстреляли. Унылый Мосес Артурович каждый вечер заплетал атаману волосы, умащал драгоценную бороду и по отдельному повелению чесал пятки, пока повелитель не соизволит заснуть. С атаманскими женами было про

С Аграфеной все было ладно, пару раз она попробовала прикрикнуть на мужа, но быстро увяла — ссориться парикмахер терпеть не мог, но и от своего мужского главенства в семье отказываться не собирался. Дом отстроился, печь обмазали глиной, щели в бревнах заткнули, крыльцо подновили и разбухшие рамы подрезали. Дети отчима полюбили, малыш Пашка вскоре стал называть папой, дочерям он велел говорить «дядя Мосес». Стало сытнее, под Рождество Атаман от щедрот подарил молочного поросенка и пожилую, но вполне еще дойную козочку. Единственным горем в семье стала смерть дурачка Юры — девчонки недосмотрели, он наелся снега в мороз, начал маяться горлом и в неделю сгорел от лихорадки. Мосес Артурович чувствовал, что здоровье начинает сдавать, пару раз у него приливала к голове кровь, иногда по утрам не сразу получалось встать из-за тяжелой одышки, но он надеялся успеть поставить Пашку на ноги и выдать дочерей замуж. Незаметно Аграфенины дети стали ему родными.

В конце августа новая жена Пророка собралась наконец рожать, мучилась больше суток. Когда Атаману показали, что появилось на свет, он велел закопать живьем и роженицу, и младенца. По счастью, дитя не прожило и часа, а мать Ангел осторожно прирезал, прежде чем засыпать землей. На утренней службе Пророк возвестил, что уродливые младенцы — плод совокупления женщины с дьяволом. Двое мужей после этого пристрелили своих несчастных отпрысков, а один до смерти забил жену, вынуждая сознаться в измене. Божий Атаман тем временем уже присмотрел новую невесту. «Тестем мне станешь, Мойша, Любаву вашу женой возьму, подросла девка. Кто б мне раньше сказал — в родичах жидок будет». «Я армянин», — в тысячный раз повторил Мосес Артурович. И в тысячный раз получил по затылку хозяйской суровой дланью. Любава, узнав о сватовстве, той же ночью попробовала повеситься, мать, выйдя во двор по нужде, едва успела вытащить ее из петли. До утра девочка плакала, закатываясь в истерике, как младенец. Отец сидел подле нее, гладил по вздрагивающим плечам и думал. Если семья бежит, их догонят. Если бежит одна Любава — далеко она не уйдет, а мать с сестрами, скорей всего, расстреляют. Уходить имело смысл поутру, с пастухами, — мало ли за каким делом бабы в лес собрались на заре. Главное, не брать с собой слишком много вещей. Дети, дай бог, еще живы, вряд ли Георгий сделает для новой родни слишком много, но ради отца поможет. А не он, так Натуся — по крайней мере приютит и поможет встать на ноги. Девочки вскоре начнут зарабатывать сами. Выживут… Ах, я старый дурак, надо было их ремеслу учить!!!

Любаве он велел наряжаться в меру, быть с Атаманом приветливой, благодарить за честь, но от матери не отходить ни на шаг. Аграфене — обменять козу на хоть какую берданку, а поросенка на пса — мол, муж сбрендил на старости лет, на охоту ему, дураку, приспичило. И чтоб выла погромче! Для верности он поставил жене синяк, небольшой, но заметный, а потом долго просил прощения. Из еды велел заготовить сала, муки, щепоть соли, туесок меда — все легкое, сытное. В сентябре в лесу с голоду не пропадешь. Лельке с Лялькой по девичьему легкомыслию не было сказано ничего — разболтают. Пашке тем паче ничего объяснять не стали, он даже радовался — отец стал с ним больше играть, чаще брать на руки и учить: мол, ты, сынок, старший мужчина в доме. К свадьбе готовились десять дней. Накануне для Любавы собрали славный девичник. Атаман же, по старой своей привычке, вымылся в баньке, созвал дружков и напился до полного свинства. Пока мужики гуляли, Мосес Артурович перемолвился словом с молодым пареньком из сельчан. Тот давно сох по Любаве, глаз с нее не сводил и, по слухам, сам хотел прислать сватов в конце октября — да вот не успел. К тому же, по счастью, парень был сиротой… Мосес Артурович объяснил ему просто: хочешь девочку нашу спасти, а может, и в жены ее взять — уходи. В Смоленск. Там защита и власть. На рассвете постучишь к Аграфене, уговоритесь, где найдете друг друга в лесу, и веди ее с детьми в стольный город. Только по тракту не ходи — если искать начнут, так по Смоленской дороге. Ты хороший солдат, сынок, ты справишься. А погони за вами дня два точно не будет — это я тебе обещаю как парикмахер.

Когда налитого самогоном по самое горлышко Атамана втащили в спальню, Мосес Артурович последовал за ним — заплести его превосходительству драгоценные волосы и почесать пятки. Охранник закрыл двери опочивальни снаружи и минут через десять, судя по звукам, сам захрапел, словно боров. Осталась сущая мелочь — связать пьяного скота так, чтобы тот не смог и пошевелиться. Веревочные прочные петли на руки, на ноги, руки к ногам, кляп в зубы и еще прикрутить к кровати, чтобы не рыпался. Когда парикмахер попробовал вставить кляп, Атаман проснулся и даже укусил врага за палец, но закричать не успел. Новую петлю Мосес Артурович набросил на шею и слегка затянул, объясняя, что будет, если Пророк начнет дергаться. Острый ножик был заточен заранее. Такой случай — избавить больную землю от отвратительной, грязной, кровавой, развратной свиньи. Мосес Артурович медленно провел острым лезвием по бычьей шее атамана, с наслаждением наблюдая, как меняется ненавистное лицо, как страх искажает черты. Потом достал ножницы. Щелк! Щелк! Щелк! Рыжие с редкой седою нитью волосы падали на кровать и на пол. Обнажалась шишковатая голова с темно-красным родимым пятном на макушке, беспомощный маленький подбородок, тонкие губы, обвислые щеки… Не ограничившись стрижкой, старый парикмахер начисто выбрил Пророка. Волосы, чуть подумав, собрал в наволочку, скатал и засунул в сумку с инструментом. А потом взял заранее припасенную сажу, развел своей же мочой, обжег на свече иголку и наколол на лбу атамана бранное слово. Он помнил, как делали татуировки «крутые» пацаны в драчливом