пояснил:

— Судя по материалам дела, убивал вашего сына профессиональный киллер. Его можно найти, но ведь это просто нанятый человек. Ему заплатили, и он убил…

— Конечно, меня интересует заказчик, — перебив меня, сказал Константинос. — Об исполнителе и речь не идет. Только заказчик.

— Тогда будет гораздо сложнее, — покачал я головой и тут же, вспомнив, спросил: — Скажите, а какие отношения были у вас с сыном? Вы говорили, что хорошие и что он писал вам регулярно. Но у меня имеются другие сведения.

— Какие еще сведения? — вскипев, возмущенно спросил Константинос, и я воочию увидел, что такое разгневанный грек. Точнее, увидел, как за одно мгновение сдержанный британский джентльмен превращается в бешеного южанина.

Кажется, в такие моменты «лицо греческой национальности» ничем не отличается от «лица кавказской»…

— Откуда у вас сведения? Кто может об этом знать? — гневно вопрошал меня господин Лигурис, и набрякшие мешки под глазами тряслись при каждом слове. Шрамы от ожогов на его лице побелели, что свидетельствовало о сильном волнении.

Я решил не скрывать правду.

— У вашего сына в Петербурге была близкая подруга, — сказал я. — Так вот, по ее мнению, вы с Димисом не всегда находили общий язык.

Как ни странно, после этих слов Константинос сразу успокоился.

— А… — протянул он и с явным облечением встряхнул головой. — Не знаю, кто эта девушка, но она ошибается. Отношения с сыном у нас были самые хорошие. — Он пожевал губами и, видимо, решив, что этих слов недостаточно, добавил: — Разве можно полагаться на мнение какой-то случайной знакомой? Что русская девушка в Петербурге может знать о жизни Димиса? У него есть настоящая любовь.

Я насторожился. Настоящая любовь? Что значат эти слова?

— На Крите, — пояснил Константинос. — Димис долго жил там, закончил университет. Он прилетал ко мне в Лондон со своей девушкой. Они собирались пожениться.

По тону я понял, что неведомая греческая девушка — невеста сына — господину Лигурису понравилась.

— Конечно, я сегодня же вечером ее пришлю вам, — сказал он удивленно, когда я поинтересовался фотографией избранницы Димиса. — Если вам нужно… Вы что, предполагаете, что убийство может быть как-то связано с Критом?

Несмотря на растерянность Константиноса, я почувствовал его тревогу: может быть, мысль о том, что корни преступления находятся на Крите, не казалась греку такой уж дикой?

Но в этом случае он что-то скрывает. Почему? Впрочем, настаивать было бесполезно: не подвергать же допросу собственного клиента.

Константинос крепко пожал мне руку и улетел, а я в глубокой задумчивости поехал в город.

На Московском проспекте в районе Парка Победы существует участок, где в середине дня, когда нет пробок, машины мчатся на полной скорости, обгоняя друг друга. Психологически это объяснимо: автомобили с мощными двигателями повсюду в городе вынуждены тоскливо урчать в заторах или тащиться еле-еле, а вырвавшись на свободное пространство, стремятся хоть три минуты ехать быстро. Водители радостно вдавливают педаль газа в пол, и на дороге мигом складывается опасная ситуация.

Именно в этом месте у меня зазвонил мобильник. Обычно так всегда и бывает. Можно часами сидеть с телефонной трубкой в руках и ждать звонка — тебе наверняка никто не позвонит. Но стоит набить рот во время еды, пойти в туалет или помчаться по шоссе на большой скорости, лавируя в густом потоке, как телефон тут же оживает, требуя внимания…

— Привет. Ты что сейчас делаешь? — деловым тоном осведомился Сергей Корзунов.

— Пытаюсь не врезаться в синюю «тойоту», — ответил я, прижав трубку к уху и лихорадочно тормозя перед светофором.

— Ну и как? — спросил он. — Не врезался?

— Пока нет, — сообщил я, переключая трубку на режим динамика. — А в чем дело?

— Ты все еще интересуешься делом этого грека? Тогда можно повидаться, есть новости.

Через пятнадцать минут мы встретились в «Идеальной чашке» возле Сенного рынка. Сергей Петрович с задумчивым видом сидел в зале среди галдящих студентов путейского университета. Видимо, там как раз закончились занятия, и молодежь переместилась в кафе.

— Шумно, — посетовал я, присаживаясь за столик с чашкой эспрессо.

— Ничего, — заметил Корзунов. — Нам с тобой недолго говорить. Просто решил тебе помочь. Ты уже узнал что-нибудь?

— Пока ничего, — покачал я головой. — Встречался с разными людьми, беседовал.

— Ну и как? Безрезультатно?

Я пожал плечами и промолчал. А что я мог ответить? Рассказать о том, как пил коньяк с «колесами», а потом чуть было не стал участником пикантного групповичка?

— А у нас результат есть, — сказал Сергей. — Мы запросили Интерпол по поводу знака, который был вырезан на груди у нашего жмурика. Сам знаешь, среди наших бандюков такого знака нет, и мы решили узнать, что вообще в мире известно об этой «бабочке». Все-таки жмурик — иностранец…

— И что вам ответили?

Лицо Корзунова сделалось мрачным и озабоченным. Он одним махом допил остатки кофе и крякнул.

— Да понимаешь, ерунда какая-то. Честно говоря, мы вообще никакого ответа не ожидали. Во- первых, Интерпол вообще долго тянет с ответами. Та еще бюрократия… А во-вторых, думали, что пальцем в небо попали и знак этот — просто дурость или шизофрения.

Он помолчал, подбирая слова, а потом решительно закончил:

— Из Интерпола сообщили, что именно такой знак на жертвах убийств был зарегистрирован четыре раза: в 1898-м, в 1929-м, в 1943-м и в 1980 году. Все четыре убийства были совершены в Греции, на острове Крит. Ну, как тебе? Любопытно?

Он посмотрел на меня и, закурив, откинулся на спинку стула.

Я застыл над своей чашкой, пытаясь собраться с мыслями. С одной стороны, ситуация меня ошеломила. С другой… С другой стороны, я почему-то не был слишком удивлен. Хотя прежде я не признавался себе в этом, чувствовал, что тайна убийства Димиса Лигуриса кроется совсем не в нашей стране. Смерть пришла к нему издалека.

А еще точнее: он приехал сюда, в Петербург, а смерть следовала за ним. И нашла его.

Может быть, он вообще приехал в Россию для того, чтобы спастись?

— А кто были убитые? — поинтересовался я. — Это вам сообщили?

— Коротко, для информации, — отозвался Сергей. — Трое — греки, жители Крита. Судя по всему, обычные люди. Только в 1943 году это был британский офицер, там тогда во время войны были военные аэродромы. Но я думаю…

— Я знаю, что ты думаешь, — перебил я Сергея. — И согласен с тобой. Подобные убийства совершались и раньше, просто они не фиксировались.

— Ну да, — кивнул Корзунов. — Полагаю, что полицейскую статистику стали вести примерно в середине или в конце девятнадцатого века. А о том, что было до этого, записи не сохранились.

— Может, это критская манера убивать? Убил, а потом вырезал «бабочку».

— Не думаю, — с сомнением буркнул мой собеседник. — На Крите же не четыре убийства было за последние сто с лишним лет. А «бабочка» — только в четырех случаях. А теперь вот и у нас…

Мы посидели еще, помолчали. Всем хорош эспрессо, вот только подается в очень уж маленьких чашечках — надолго не растянешь.

— Ладно, спасибо, — сказал я, вставая. — Кстати, услуга за услугу. Сообщаю на всякий случай, что знак на теле Димиса — вовсе не «бабочка», как вы ее называете, а минойский топорик.

Корзунов сначала не понял и заулыбался лишь после того, как я уже на ходу объяснил ему, кто такие минойцы.