— Чаще всего, — сказал он, — нашему пониманию недоступны психология, мотивировка поведения древних греков и римлян. Нам непонятен ход их мыслей, нам абсолютно чужда их система ценностей. Перечитайте внимательно греческие мифы или почитайте о быте и нравах древних римлян — это же совершенно чудовищно для нас!
А теперь представьте себе, что минойцы, о которых мы сейчас говорим, отстоят от нас в два раза дальше. В два раза! Это существа иного мира!
— Но они же давно мертвы, — с блаженной улыбкой заметил я, потягиваясь в кресле и окончательно теряя контроль над собой. — О чем же беспокоиться, профессор? Жизнь так прекрасна.
Аня снова заулыбалась мне и потерлась щекой о ворс ковра. Я подмигнул ей: мне в тот момент показалось, что это будет более чем уместно.
Как ни удивительно, но резкое изменение моего состояния не показалось мне странным. Я совершенно забыл о цели своего визита. Забыл и о том, что нахожусь в чужом доме среди незнакомых мне людей.
Нет, я не забыл, кто я такой, помнил свое имя и род занятий. Однако эти мысли казались мне скучными и не стоящими внимания. Аня становилась для меня все интереснее и интереснее…
— Кажется, ты перестаралась, — послышался голос Саула Ароновича, — с собой и с нашим гостем. Мне нужно спешить, чтобы дойти до вашей кондиции.
С этими словами профессор пошел на кухню. Мне показалось, что он парит в десяти сантиметрах над полом и плавно движется по воздуху. Я счел это довольно любопытным, но не стоящим серьезного внимания. Вот Аня…
Поднявшись с ковра, она приблизилась ко мне, и ее лицо оказалось совсем близко.
— Ну что ты тут застыл в этом противном кресле? — жарко дыша на меня, сказала Аня. — И сидишь все время одетым. Здесь тепло, раздевайся — и пойдем.
— Куда? — спросил я, глупо засмеявшись и целуя ее в горячее плечо.
— Я помогу тебе, — прошептала девушка, стягивая с меня кожаную куртку и теребя воротник рубашки. Почему-то от этого движения груди ее выскочили из оказавшегося расстегнутым бюстгальтера, и в следующее мгновение я, мыча как теленок, впился губами в бледно-розовый сосок. — Пойдем, не здесь, — капризно забормотала она. — Не хочу в кресле, пойдем на ковер.
Двигаясь как во сне, под влиянием неведомо откуда навалившегося наваждения, я поднялся, ведомый девушкой, и упал на ковер возле камина. Новая порция дров к тому времени ярко разгорелась, и языки пламени плясали прямо перед моими глазами. Тепло от огня согревало один бок, а с другого бока я ощущал жар обнаженного тела Ани.
Мы начали целоваться. У нее оказался очень длинный, просто какой-то неправдоподобно длинный и подвижный язык, который юрко сновал у меня во рту, а затем переместился ниже, влезая в горло.
В этот миг я испугался — мне показалось, что внутрь меня забирается проворная змея. Движение, еще движение, и я задохнусь, а гибкое и скользкое тело змеи проскользнет в мои внутренности…
— А, вот вы где устроились, — раздался голос Саула Ароновича.
Я невольно вскинул глаза и увидел профессора, стоявшего над нами с бокалом. Я не испугался, что он рассердится, — краем сознания я отдавал себе отчет, что участвую в какой-то игре, куда меня втянули. И все это при том, что все это время я совершенно не был способен критически воспринимать действительность. Наверное, человеческое сознание невозможно до конца уничтожить никакими препаратами…
Профессор, с улыбкой стоящий надо мной, — это было последнее, что я запомнил в тот вечер. Дальше шли только смутные ощущения и внезапно врывающиеся в сознание обрывки разговоров.
Сознание стремительно меня покидало. Уже лежа с закрытыми глазами, я последним животным страхом пытался удержаться в этом мире и с тихим бессилием как бы со стороны наблюдал за угасанием собственного рассудка.
Меня отравили? Меня убили? В бокале, который подала мне Аня в начале вечера, был яд?
Глупо и обидно. Но зачем? Я ведь так ничего и не понял.
Сквозь пелену, окутавшую меня, иногда проступали звуки, которые сначала отдавались в ушах гулом, а затем стали сливаться в слова.
— Напрасно стараешься, — послышался голос. — Он заснул, ты опять превысила дозу. Что за ненасытность!
— Он такой крупный мужчина, — ответила Аня, и мне показалось, что она хихикнула.
— И вот результат — крупный мужчина спит, — раздраженно заявил Саул Аронович. — Оставь его в покое и иди ко мне.
Рядом со мной шорох, возня…
— Зачем к тебе, Кисик? — разочарованно произнесла Аня. — Я не хочу, я устала. Целый вечер слушала ваши дурацкие разговоры…
— А потом сыпанула от всей души, — язвительно хмыкнул Гимпельсон. — От нетерпения. Вот к чему приводит нетерпение, душенька.
Смысла разговора я тогда не понял, но отчетливо помню, что обрадовался: слышу — значит, все еще жив.
Утром меня разбудил Гимпельсон, который в спортивном костюме присел рядом на корточки и держал в руках стакан молока. Я все еще лежал на ковре. Камин погас, в окна сквозь раздвинутые шторы светило солнце.
— Да не бойтесь вы, — ухмыляясь сказал он при виде моего испуга. — Это обычное молоко из пакета фирмы «Клевер». Больше там ничего нет. Будем беречь ваше здоровье.
Он протянул стакан, и я стал пить: в горле здорово пересохло.
— Кто же знал, что вы так нестойки к «колесам»? — покачал головой профессор, как бы извиняясь таким образом передо мной. — Мы на это совершенно не рассчитывали. Так, хотели поиграть немного… Аня всего две маленькие таблетки вам положила, а вы и скуксились.
Он посмотрел мне в лицо и улыбнулся.
— Выглядите отлично. Вот что значит молодость. Хотите со мной пробежаться? Я дам вам спортивный костюм. Очень освежает.
— Нет уж, спасибо, — сказал я и сел, прислонившись спиной к камину. — Что вы мне подсыпали вчера? Я чуть Богу душу не отдал.
— Ну-ну! — дружелюбно засмеялся профессор и похлопал меня по плечу, отчего я вздрогнул и поежился. — При чем тут Бог и ваша душа? Ничего бы с вами не случилось в любом случае. Это же просто допинг — для придания сил и хорошего настроения.
— Наркотики — допинг? — злобно покосившись, буркнул я, окончательно приходя в себя. — Накачали человека без предупреждения какой-то дрянью и говорите, что для хорошего настроения. А еще пожилой человек. Профессор. Можно сказать, наставник молодежи.
Гимпельсон помолчал, потом встал и, заложив руки за спину, прошелся по комнате.
В эту минуту я отчетливо вспомнил, как он точно так же задумчиво вышагивал по кафедре во время лекции…
— Вот именно, — сказал он наконец, сопроводив свои слова тяжелым вздохом и скорчив уморительную гримасу. — Пожилой человек, как вы сказали, Олег. Любви все возрасты покорны, ее порывы благотворны… Разве не так? Вот будете в моем возрасте — сами поймете. Вам принести еще молока?
— Нет, — покачал я головой, начиная понимать смысл произошедшего.
— Помните цезаря Августа? — спросил Саул Аронович. — Когда он достиг моего возраста, то столкнулся с теми же проблемами. Тело дряхлеет, но страсти в нем бушуют прежние. Кто знает, печально это или радостно? Так вот, цезарь Август нашел способ разжигать в себе гаснущее пламя.
— Красиво выражаетесь, — заметил я, в первый раз позволив себе улыбнуться. Да и как не улыбнуться? Слишком уж идиотская история со мной приключилась. Слава Богу, что все обошлось.
— Вот мы с Аней и подумали, что вы нам подойдете, — закончил профессор.
Я понял. Престарелый цезарь Август собирал юношей и девушек, заставляя их заниматься любовью у него на глазах. Зрелище совокупляющихся молодых тел приводило его в возбуждение, и он обретал
