четырнадцатом веке до нашей эры. Представляете, как давно это было? Чтобы вы лучше поняли, я скажу, что события, о которых рассказывается в гомеровских «Илиаде» и «Одиссее», — это примерно двенадцатый век до нашей эры, то есть на двести лет ближе к нам, чем последние дни минойцев.
Современному человеку зачастую кажется, что древний мир и древняя история — это что-то общее, единое. Кажется, что египетские фараоны с их гробницами, Гомер и Римская империя существовали хоть и давно, но примерно в одно время. Если изучать историю по американским блокбастерам, то создается именно такое впечатление.
На самом же деле древняя история растянулась на множество столетий. Например, Гомер жил примерно в пятом веке до нашей эры, а сочинял свои «Илиаду» и «Одиссею» о событиях совсем не своего времени, а весьма отдаленных. В пятом веке до нашей эры Гомер рассказывал о том, что происходило в двенадцатом веке, то есть за семьсот лет до его жизни. Это как если бы сейчас кто-то стал писать о монголо-татарском нашествии…
Что же касается минойцев, то этот народ жил еще раньше событий Троянской войны. Период существования минойцев — с двадцатого по четырнадцатый век до нашей эры. А потом они исчезли.
— Совсем? — изумился я. — Разве так может быть? Целый народ вдруг взял да и исчез с лица земли. И не осталось никаких следов?
Гимпельсон скептически усмехнулся и развел руками.
— Да нет, отчего же, — сказал он. — Следов осталось довольно много. Минойская цивилизация была обширной и по тем временам весьма высокоразвитой. Минойцы выращивали хлеб, делали вино, вели бурную морскую торговлю по всему Средиземноморью. Корабли минойцев ходили в Финикию, в Малую Азию, в Египет. Можно сказать, что минойцы — одна из великих культур древности, один из великих народов. Они жили на Крите, и на этом острове было по меньшей мере семь минойских царств. Семь городов-государств, из которых, вероятно, самым могущественным был Кносс.
— Кносс? — переспросил я, начиная что-то воскрешать в памяти и невольно удивляясь тому, в какие древние дебри завело меня расследование. Прав был Вазген, когда интуитивно понял, что это дело нужно отдать мне. Если расследовать убийство молодого грека в Петербурге можно, лишь узнав о Кносском дворце, то дело это под силу далеко не всякому шустрому детективу.
— Ну да, — кивнул профессор. — Кносский дворец — самый крупный на Крите. Дворец — не совсем точное слово для определения того, что это было. Обилие разнообразных построек, собранных воедино. Постройки самого различного назначения: там были дворец царя, дома жрецов, святилища богов, мастерские и дома ремесленников, склады и так далее. Дворец — это город.
Например, Кносс, или, как называют его современные греки, Кноссос, сами минойцы дворцом скорее всего не считали и не называли. Это был город, столица Кносского царства. Конечно, там жил царь, но, кроме того, там протекала вся хозяйственная и религиозная жизнь.
— И вы говорите, что от всего этого ничего не осталось? — еще раз уточнил я. — А как же быть с археологическими раскопками? Должно было остаться множество артефактов — черепки, орудия труда…
— Черепки! — фыркнул Саул Аронович. — Там сохранилось довольно много, а не только черепки. Вы помните историю археологии? Кстати, а почему вы ничего не пьете?
Наверное, меня сковало оцепенение: слишком уж непривычным делом я сейчас занимался. Сидеть в комнате в компании двух голых людей, один из которых — поросший седыми волосами старик с жилистыми ногами и дряблым животом, а другая — юная особа с прозрачной белой кожей и томными глазами, да еще слушать при этом чинный рассказ о давно исчезнувшей цивилизации…
Видимо, и правда надо выпить, а то можно рехнуться. Может быть, выпив, я начну адекватнее воспринимать ситуацию.
— Душенька, поухаживай за нашим гостем, — сказал Саул Аронович, подтолкнув локтем прижавшуюся к нему девушку. — Налей Олегу чего-нибудь, а то он стесняется.
Откровенно заскучавшая было Аня вскочила и забегала вокруг меня, сверкая белизной юного тела. Во время нашей беседы с Гимпельсоном она томилась: заводила глаза к потолку, вздыхала, принимала различные позы, крутилась, как кошечка, возле старого мужа-профессора.
Скосив глаза на Аню, я в который уже раз поймал себя на том, что не могу поверить, что эта двадцатилетняя девушка — жена старого Саула Ароновича. Внучка — да. Может быть, с большой натяжкой — дочка. Но жена? Да он старше ее лет на пятьдесят!
В то же время сомневаться в их сексуальных отношениях не приходилось. Можно даже сказать, что оба не скрывали этого, а демонстрировали со всей возможной откровенностью. Чего стоит одно их появление передо мной в голом виде. Надо полагать, они всегда ходят так по дому — голышом. Н-да, как только не сходят с ума люди…
— Вам положить лед? — осведомилась Аня. Она склонилась надо мной с бокалом и намеренно прижалась ляжкой к моей руке, лежавшей на подлокотнике кресла. Получив согласие, она убежала на кухню, а вернувшись, снова уселась возле мужа.
Свежее тело девушки с молочно-белой кожей контрастировало со старческим костлявым телом Саула Ароновича. Как ни тренируйся, а в семьдесят лет профессор явно не выглядел атлетом: обвисшая кожа на боках, вздувшиеся вены. Ох, не стоило бы профессору Гимпельсону таскаться по дому в одних плавках…
На протяжении всего девятнадцатого века считалось, что древнегреческие мифы и соответственно построенные на них произведения Гомера — не более чем выдумка поэтов, из которых слепой сказитель был главным. Ученые, да и просто любители античной культуры, дружно сходились на том, что не было никакой Трои и Троянской войны, а есть только прекрасные поэтические легенды.
Первым человеком, задумавшим доказать обратное, оказался Генрих Шлиман, которому по праву может принадлежать высокое звание отца-основателя археологии.
Петербургский купец немецкого происхождения потратил годы своей жизни и все состояние на то, чтобы доказать себе самому и всему миру, что Троя, она же Илион, существовала. Он раскопал Трою в Малой Азии на том самом месте, где она и должна была находиться, по словам Гомера.
Именно это открытие и положило начало современной археологии.
Правда, с самим Шлиманом судьба сыграла довольно злую шутку. Уже на склоне дней его дьявольская интуиция вдруг подсказала новую идею: имеет смысл копать на острове Крит, в пустом и безлюдном месте.
К тому времени Шлиман уже был прославленным человеком — открывателем легендарной Трои.
Почему ему пришло в голову начать раскопки именно на Крите? Что подсказало ему именно это место?
Этого никто не знает, и сам Шлиман не знал тоже. Но он вдруг поехал туда и, будто по странному наитию, купил большой участок земли в нескольких километрах от главного города острова — Ираклиона.
Покупка состоялась, можно было начинать раскопки. Казалось, сама рука Провидения привела петербургского немца на это место. И тут вдруг что-то случилось: неведомое, необъяснимое. Будто на Шлимана нашло мгновенное помрачение.
Согласно договору купли-продажи, на участке должна была расти тысяча кустов винограда. Но Шлиман ни с того ни с сего решил пересчитать кусты и обнаружил только девятьсот. Гневу его не было предела…
Зачем он взялся считать эти несчастные кусты? Для чего? Никогда Шлиман не был виноградарем и не собирался им становиться. Виноград был последним, что интересовало его в жизни.
И вдруг — на тебе!
Делу о недобросовестной продаже был дан ход. Договор расторгли по суду, и Шлиман уехал с Крита. Уехал ни с чем, но, видимо, весьма довольный, что не стал жертвой обмана с этими несчастными кустами.
Это он, Шлиман! Он, который не пожалел всех своих денег ради поисков Трои и добился успеха! Ничего не пожалел, а потом из-за сотни паршивых кустов отказался от земли, куда привел его перст
