и по всему было видно, что Никанор Капитоныч куда-то намылился.

— Здравствуйте, Никанор Капитоныч!

— И вам доброго здоровьица. Как спалося?

— Спасибо, хорошо. А вы куда спозаранку собираетесь?

— В район хочу съездить, сахару купить, спичек. Опять же, керосин у меня вышел.

— Да не беспокойтесь вы, Никанор Капитоныч, наш водитель вас и так отвезет.

— Вот за это спасибочка, удружили.

— Вопрос вам можно задать, Никанор Капитоныч?

— А как же! Спрашивайте.

Казарин помедлил, посмотрел вдаль:

— Как вам соседка ваша вообще?

Дед хитро прищурился, собрав около глаз сеточку морщин.

— В тысячностопервый раз отвечаю на этот вопрос, сынок. Кто ни приедет, тот и любопытствует. Как соседка, спрашиваешь? Ведьма она, вот и весь ответ.

Казарин даже вздрогнул от дедовых слов.

— И… и как вам тут живется на пару?

— А ничего живется, не жалуемся!

— И не трогает она вас?

— Нет. А ежели чего еще желаете узнать, вы у ней самой расспросите, может, и скажет. Да только не каждому она открывается.

Более отдела Казарин ничего не добился; и деньги не помогли. Справился только, как найти участкового, и, получив ответ, что участковый проживает в соседнем селе под названием Брехуны, удалился.

Ну что ж, Брехуны так Брехуны. Пошел Казарин в дом, пошел и в дверях столкнулся с Верой.

— Доброе утро, Андрей Николаевич.

— Привет, — сказал отрешенно.

— Андрей Николаевич, а вы Ивана не видели?

Покачал Казарин головой и стукнул костяшками пальцев в крайнюю справа дверь. Стук вызвал шуршание за дверью, и погодя немного голос Рейтмана спросил тревожно:

— Кто там?

— Самсон Иосифович, это я. Впустите, пожалуйста.

Рейтман дверь открыл и тут же, не здороваясь, юрк за столик и давай выщелкивать по клавишам, не хуже дятла. Сигарета в зубах, майка, и поверх майки и плеч — кофта. Глаза закисли, в черных кругах. Глядя на Рейтмана неодобрительно, произнес Казарин:

— Самсон Иосифович, тут дело возникло. Надо бы прокатиться с вашим прибором в соседнюю деревню.

Рейтман пожевал сигарету, и раздраженно, все так же глядя в экран:

— Вы же видите, у меня висит все! Черт возьми!

Казарин почесал бровь:

— Плохо дело?

— Не знаю, не знаю… во всяком случае, сейчас я вам совершенно бесполезен. Синоптические связи рвутся, и, кроме того…

Да… Вот незадача.

— Вы к вечеру постарайтесь наладить, хорошо?

Вышел Казарин расстроенный, а через минуту совершенно разъярился. Выяснилось, что Босоногова найти не могут.

— Ну и группа! Дилетанты, в-вашу мать! Один чуть не нажрался, у другого ломается все, а третьего хрен знает где носит! Ладно, поехали!

Хлопнул дверью Казарин, так что чуть не сломал ее, в кресло обрушился, и задышал со свистом. Вера, которая Казарина боготворит, смотрит на него с испугом, Гриша равнодушно — на дорогу и локоть в окно выставил.

— Верун, хоть ты меня не подставляй.

В Брехуны попали через полчаса. Стоят Брехуны вдоль железной дороги: и переезд имеется, и магазин, и дворов штук примерно пятьдесят. У белоголового пацана узнали, где живет участковый, и свернули в переулок, направо от главной улицы.

Дом участкового добротный, кирпичный, веселый. Деревянный забор, но ворота железные, а за воротами — в белой пене весенний яблоневый сад, и посреди двора газик с синей полосой. Разрывается лохматый кобель и цепью гремит. Сам хозяин вышел встречать на крыльцо гостей, в майке, трико, но в форменой фуражке с пиночетовской тульей и цыпленком на ней. У старшины (а участковый оказался в звании старшины) жилистая красная шея, аккуратно подстриженные усы, грудь бочонком, и никакого сходства с бесом в степи. Зовут, как и журналиста, Андреем, вот только отчество Романыч. Он, конечно, обалдел немножко от такого визита, — телевизор-то тоже смотрит, — но, поняв, в чем дело, оживился.

— Непонятная бабка, — говорит. — Документов нету, и вообще ничего нету, а сама есть.

— Погодите, мы камеру включим!

— Тогда и вы погодите, оденусь я!

Через пять минут интервью возобновляется.

— У баб наших Сухотная в авторитете. Бегают к ней почем зря, то одно, то другое. Да и мужики иногда ходят.

— А вы сами разве не ходите?

— Я в мистику не верю, — отвечает старшина с достоинством. — У меня если зуб заболит, в поликлинику иду.

— Так, значит, документов нет? Но она ведь сидела?

— Сидела, верно, под Красноярском. Это она так говорит. А там, в Красноярске, ничего про нее не слыхали. И в областном суде не слыхали! И в паспортном столе не слыхали! А?!

— Позвольте, но отец…

— Поликарп? Да, был такой в Гулькевичах еще до войны, коммунист и революционер, репрессирован в тридцать четвертом. И дочка Анна у него была, репрессирована в том же году, реабилитирована посмертно в восемьдесят девятом.

— Как посмертно?

— А так! Я, думаете, расследование не проводил? Проводил, будь спок. Она у меня как кость в горле!

— Ну хорошо. А вы-то сами что думаете?

Старшина долго смотрит на Казарина, засовывает руки поглубже в карманы. Цедит:

— Не верю я в мистику…