хозяйственных хлопот. Тургенев просил Панаева, чтобы он присылал ему обед, так как не может есть обедов из ресторана. И пока он, если не ошибаюсь, три недели сидел в части, я должна была заботиться, чтобы в назначенный час ему был послан обед.

После похорон Гоголя, дня через четыре, у Панаева вечером собрались гости, и, разумеется, разговор вращался около болезни и смерти Гоголя и его похорон. Тургенев возмущался равнодушием петербургского общества и между прочим сказал:

– Я теперь убедился, что взгляд москвичей правилен, а Петербург – представитель чиновничества и лакейства.

Арапетов вспылил. «По-вашему, надеть креп на шляпу…» – начал он. Но Н.А. Милютин перебил его, спросив Тургенева: «Расскажите, пожалуйста, подробности о похоронах Гоголя; вы, вероятно, ведь ездили в Москву?»

Тургенев не вдруг ответил… «Я был болен». Милютин произнес протяжно: «Да! Я слышал о похоронах от одного пожилого чиновника, который отпросился у меня съездить на похороны, говоря, что при жизни ему не удалось видеть такого замечательного писателя, то хоть на мертвого посмотрю».

Об освобождении Тургенева из-под ареста хлопотали многие, в том числе и Панаев, который ездил, по просьбе Тургенева, к разным лицам, имевшим доступ к влиятельным особам.

По выходе из-под ареста Тургенев был выслан в свою деревню, и ему лишь осенью разрешено было приехать в Петербург…»

Из всего этого материала видно, что братья Милютины были тесно связаны с литературным движением, хорошо знали журнал «Современник», публикации этого журнала, авторов и членов редакции, встречались с ними, обсуждали главнейшие вопросы современности, в том числе и главнейший из вопросов – об отмене крепостного права помещичьего крестьянства и о предоставлении каждому человеку свободы и независимости в государстве. И конечно, знали о выступлении декабристов и об их печальной судьбе… Знали и о манифесте князя Сергея Петровича Трубецкого, особенно запали в сердце его слова: «Опыт всех народов и всех времен доказал, что власть самодержавная равно гибельна для правителей и для общества; что она не согласна ни с правилами святой веры нашей, ни с началами здравого рассудка. Нельзя допустить основанием правительства произвол одного человека: невозможно согласиться, чтобы все права находились на одной стороне, а все обязанности – на другой. Слепое повиновение может быть основано только на страхе и не достойно ни разумного повелителя, ни разумных исполнителей… Источник верховной власти есть народ…».

В это верили и этому поклонялись.

В эти январские дни 1853 года Николай Павлович все чаще думал об английском после в России Гамильтоне Сеймуре. Политическая и дипломатическая атмосфера просто диктовала русскому императору предпринять серьезный разговор с представителем Великобритании о насущных проблемах текущего мироустройства. Уж слишком непредсказуема в своих территориальных претензиях Турецкая империя, под ее властью все еще находятся православные народы Греции, Сербии, Болгарии, Черногории, раскинулись эти земли в самом центре Европы. Терпят многовековой гнет и унижения. Не пора ли положить этому решительный конец?

Николай Павлович совершенно был уверен в мощи Российского государства, способного в недавние годы поразить революционные силы, взявшие было власть в свои руки в некоторых главных европейских странах. Он хорошо помнил, как юный австрийский император со слезами благодарил фельдмаршала Паскевича, пришедшего в Австрию с русскими полками и восстановившего Австрийскую империю, арестовавшего революционного вождя венгров и других руководителей венгерского восстания. Жаль, что помиловали вождей, простили их, а они вполне заслуживали той же участи, что и декабристы в России. Россия сейчас на подъеме, мощь ее признана всеми. Все внимательны к текущим событиям. Может вмешаться Запад? Но кто? Великобритания? Пожалуй… Они не видели, как русские войска устанавливали свою власть на дружеских территориях, в Австрии, Франции, в Пруссии. В поддержке этих стран он совершенно был уверен. О положении Франции и Австрии хорошую информацию давал ему бессменный руководитель Министерства иностранных дел Нессельроде, получавший информацию от своих послов в этих странах. Славянские народы терпят гнет, унижения, Греция пыталась поднять восстание за свою свободу, но потерпела поражение, другие православные народы тоже пытаются что-то сделать, но безуспешно. Нужно пойти наперекор западным странам, ослабевшим в ходе революционных перемен, и вряд ли они могут возражать против сильной руки России и ее государственной прозорливости, восстановившей монархические режимы в Австрии и Франции. Консерваторы могут возразить: племянник великого Наполеона, избранный в ходе революции 1848 года президент Франции, принц Луи-Наполеон Бонапарт через два-три года объявил себя императором, но у него возникли большие проблемы с внутренним положением в стране. Ведь нельзя же думать, что генерал Сент-Арно, расстреляв безоружную толпу, навсегда уничтожил недовольство революционеров, скинувших не так давно короля Луи-Филиппа. У Луи-Наполеона Бонапарта возникло столько противоречий со своим народом, что он только и думает об этом. Какая тут Турция и ее имперские проблемы…

А между тем из Турции приходили самые неблагоприятные известия… Когда-то Турция взяла на себя обязательства опекать православные святыни в Палестине, а что-то плохо у нее это получается, то и дело возникают конфликты между католиками и православными. А главное, и в этом император был всецело убежден, до каких пор православная святыня, храм Рождества Христова, будет без конца переходить то к православным, то к католикам. И как только храм переходит к католикам, они тут же над главными воротами храма возносят свою серебряную звезду, как бы торжествуя свое верховенство, а храм-то православный… И почему турки тут же признают католическую принадлежность храма, называя его, как и католики, храмом Гроба Господня. И перевес то у католиков, то у единоверцев. И конечно, Франция в этом случае может поддержать своих единоверцев. Но вряд ли. Уж слишком много внутренних проблем. А этот вопрос окажется для них слишком мелким, второстепенным. Все дело в том, что Франция и Великобритания, у которых наметился прочный союз, мечтают разбить русскую армию, унизить Черноморский флот, показать свою силу на Средиземном море, войти как главные силы в Черное море, захватить проливы, о которых так мечтали Екатерина Великая и Александр Первый, о которых так мечтает и сам Николай Павлович.

Граф Карл Васильевич Нессельроде и сэр Гамильтон Сеймур вошли в кабинет в точно назначенное время, прекрасно понимая, как император любит точность, порядок, дисциплину.

Император Николай Павлович поднялся им навстречу и приветствовал их. На миниатюрного графа в больших очках он даже не взглянул, а британского посла в Петербурге он хорошо разглядел, столько ему хотелось сегодня ему сказать, давно накопились мысли, которые таки рвались из души…

– Я пригласил вас, господа, с одной целью. Над миром сгущаются грозные тучи, вот-вот разразится гроза, вспыхнет война, много прольется крови. А зачем, если все это можно предотвратить? В Европе новые люди управляют своими государствами, порой неопытные в европейской политике, надо кое-что заранее обдумать. Подойти к более продуманным решениям, особенно это касается Великобритании и России. В Европе существует и полновластно живет совершенно больной человек…

И сэр Гамильтон Сеймур вспомнил давний рассказ Меттерни-ха о разговоре с Николаем Павловичем, о том же больном человеке. Он подразумевал Оттоманскую империю.

– …которого необходимо вылечить. Больной человек – это Турция, Блистательная Порта. Удерживающая пол-Европы в своих некогда могучих тисках, а сейчас там полный разлад в правлении, раздоры и подсиживания… Бери их хоть голыми руками. Я прошу вас, сэр Сеймур, довести до сведения вашего правительства, что мы думаем на сей счет. Теперь я хочу говорить с вами как друг и джентльмен. Мне безразлично то, что делают или сделают другие. Итак, если откровенно, я вам прямо говорю, что если Англия думает в близком будущем водвориться в Константинополе, то я этого не позволю. Я не приписываю вам этих намерений, но в подобных случаях предпочтительнее говорить ясно. Со своей стороны я равным образом расположен принять обязательство не водворяться там, разумеется, в качестве собственника; в качестве временного охранителя – дело другое. Может случиться, что обстоятельства принудят меня занять Константинополь, если ничего не окажется предусмотренным, если нужно будет все предоставить