найти. Сержантам пистолеты не полагались, но считалось шиком их иметь. Особенно почему-то «парабеллумы». И вот когда я нагибался, ударила очередь, вторая. Я в снег бросился, спасибо, что глубокий. Это меня спасло. Оказывается, отходящая группа фрицев меня заметила и обстреляла. Обошлось. Но интерес к трофеям я приумерил. Хотя обзавелся позже и «парабеллумом» и часами. А одежду с убитых никогда не брал. Считалось дурной приметой.
За тот бой меня и наградили медалью «За отвагу». Не скажу, что подбитый танк все решил. Сил у наших войск уже хватало. Но чем-то мы помогли. По крайней мере, спасли несколько жизней пехотинцев, заткнув пасть этому танку.
Что еще про первую зиму сказать? Намерзлись под завязку. Рыли, конечно, землянки, ночевали в отбитых блиндажах. Но зима суетная была. Часто меняли места дислокаций, наступали. Сколько орудийных окопов вырыли — не сосчитать! На землянки сил не оставалось.
Сильно досаждала немецкая авиация. Чуть зазеваешься, истребители уже над головой. Бомбы сыпятся, пушечные и пулеметные очереди. В один из таких налетов про судьбу невольно вспомнил. Вырыли землянку, печку растопили, а тут команда: «К бою!» Выскочили, и к орудиям. Небольшая бомба попала в нашу землянку. Глядим, а на ее месте груда дымящейся земли и жердей. Мне свой вещмешок жалко стало. Там теплое белье лежало, хорошая трофейная бритва и что-то из еды. О жизни как-то и не подумал. Останься мы в землянке, даже могилу копать бы не пришлось.
Несли большие потери от немецких минометов. Мины сверху сыпятся — укрыться трудно. Этого добра у фрицев хватало. С утра начинали обстрел. Перекурят, и снова мины летят. В отличие от пехотных траншей, мы свои позиции маскировали тщательно. Но от случайности не спасешься. Десять мин мимо пролетят, а одиннадцатая в цель врежет. Мы от минометного огня в отсечных ровиках спасались. Узкие, глубокие, они неплохо защищали. Меня после Вощанова назначили командиром расчета. Я в отдельном ровике, рядом с орудием находился. Продолжал выполнять обязанности наводчика. Наводчик — главное лицо при орудии, я прицел никому не доверял.
Однажды мина ударила в наш окоп и попала в ровик, где снаряды. Нас что спасло? Во-первых, не поленились для снарядов длинный и глубокий ровик выкопать. Во-вторых, боеприпасов было немного, в основном бронебойные. Они такой сильной детонации не дают. Но шарахнуло крепко. Всех оглушило, а одного бойца контузило и осколком подошву ботинка пробило. Перевязали и в тыл отправили.
Пушку перевернуло, осколками посекло, но прицел я при себе держал. Снарядами соседи поделились, и через полчаса можно было вести огонь.
Но это удача. Судьба. В соседней батарее обычная мина посредине окопа ударила. Когда она в замерзшую почву бьет, взрыватель мгновенно срабатывает, даже воронки не остается. Там осколки дел натворили. Командира расчета и заряжающего — наповал, еще двоих тяжело ранило. А снаряды невредимые. Собрали пушкарей поопытнее, и срочно укомплектовали расчет.
Вот такие вещи случались. Невеселые…
Свой первый орден Красной Звезды я получил приказом от 21 июля 1944 года. История этого ордена такова.
Пехотный батальон 190-го стрелкового полка, куда входила батарея, брал какую-то высоту. И полк был в боях уже изрядно потрепан, и от батареи из шести 45-миллиметровок остались лишь четыре. Сильный пулеметный огонь прижимал батальон к земле, да еще две немецкие полевые пушки калибра 75 миллиметров добавляли жару.
С этой штуковиной, выпуска начала тридцатых годов, я был знаком еще по работе на заводе. Нас, артиллерийских слесарей, знакомили с иностранными пушками, их особенностями. Что-то полезное мы использовали в своей работе. Короткоствольная, с массивным щитом, она неторопливо посылала шестикилограммовые снаряды, разбивала станковые пулеметы и накрывала в воронках и мелких ложбинках залегшую пехоту. Требовалось перекинуть за бугор наши «сорокапятки». Без их поддержки атака срывалась и прибавлялось все больше убитых и раненых. Батарея стояла в низине, прикрытая соснами и кустарником. Чтобы добраться до позиции, требовалось преодолеть метров восемьдесят открытого пространства.
Вначале, как всегда на «ура», рванули две первые упряжки с двумя «сорокапятками» и расчетами. Только немцы про эту проплешину хорошо знали. Первая «сорокапятка», преодолев две трети расстояния, угодила под разрыв снаряда, перевернулась. Убило кого-то из расчета и одну из лошадей. Остальные бойцы, кто раненый, кто контуженый, кое-как доползли до спасительных сосен.
Вторую «сорокапятку» разнесло прямым попаданием на полпути, а оставшихся в живых артиллеристов добили еще несколькими снарядами и пулеметным огнем. Погиб и командир взвода. Смотрел я на это месиво, лужи крови, исковерканные пушки и с тоской понимал, что сейчас наступит моя очередь. По телефону из штаба кричат, торопят командира батареи, тот оправдывается, а бойцы угрюмо ждут. Страшно, когда знаешь, что на верную смерть идешь. А идти придется. Заставят.
— Романов, ну что, видел? — с непонятной злостью спросил комбат. — Теперь твоя очередь.
В расчете у меня был ездовой. Бойкий, находчивый. Звали Никита. Когда расчет голодал, всегда надежда на него была. Походит, пошарит по окрестностям. Где картошки или молока выпросит, огурцов нарвет, а то и кусок мяса притащит. А был Никита уже в возрасте, постарше меня, сообразительный, много чего повидавший.
— Не торопись, сержант, — посоветовал он. — Подумать надо.
Думал он недолго и взял командование в свои руки. Приказал четверым крепким бойцам держать лошадей изо всех сил под уздцы, а сам Никита с другим ездовым давай лошадей кнутом охаживать. Били не на шутку. Лошади ржут, на дыбы становятся, а бойцы на уздечках повисли, держат на месте. Никита скомандовал:
— Отпускай!
Ребята мгновенно отпустили уздечки, и в стороны. Кони, ошалев от боли, так рванули, что немецкие артиллеристы и пулеметчики не успели взять прицел. Ахнул позади взрыв, защелкали по соснам разрывные пули, но упряжка с орудием влетела в прогалину и была уже в безопасности.
Расчет, кроме Никиты, переполз через открытое место, а ездовой взялся за «переправку» последнего, четвертого расчета. Упряжку отвели немного подальше и таким же манером проскочили прогалину. А следом перебрался и расчет. Только чудес на войне не бывает. Хоть и перегнали пушку, а двое из расчета на этой вспаханной снарядами полосе остались. Одного осколками накрыло, а второй слишком торопился, поднял голову и угодил под пулеметную трассу. Только каска в воздух взлетела, а из головы красное с серым брызнуло. Я все это видел, даже застонал от отчаяния. Много уже смертей нагляделся, а внезапная гибель еще двоих ребят как по живому резанула. Пойдут к матерям и женам похоронки. Невольно себя убитым представил.
Комбат, взводный — зеленый лейтенант, да я, командир расчета — вот и весь командный состав батареи, в которой остались два орудия. Посоветовались, оглядели местность и быстро выкатили «сорокапятки» на прямую наводку. Немецкие 75-миллиметровые пушки, со щитами, похожими на поставленные торчком обеденные столы, только выгнутые посредине, имели горизонтальный угол обстрела всего пять градусов. То есть оставались минуты, чтобы прицелиться и ахнуть, пока немцы разворачивают станины.
Хоть и малый калибр у наших «сорокапяток», зато хорошая точность и скорострельность. Плюс наводчики опытные. Ударили по обеим короткостволкам вперемешку осколочными и фугасными снарядами. Вспоминал, как больно бил в глаза резиновый ободок оптического прицела после каждого выстрела. Одну немецкую пушку накрыли прямым попаданием, вторая нащупала нас. Били по ней, не жалея снарядов. Она была хорошо прикрыта, и наши снаряды вспахивали бруствер или взрывались с перелетом. Да и снаряды 45-миллиметровки весили всего тысячу двести граммов. Чтобы накрыть немецкое орудие, требовалось прямое попадание. Немцы тоже мазали. Но их чушки, даже если в цель не попадали, разбрасывали большое количество осколков. Мы в щит второй пушки наконец попали. А он покатый. Взрыватель сработал с запозданием, и снаряд взорвался в воздухе.
Зато ответная шестикилограммовка ударила едва не под колесо соседней «сорокапятки». У них и так расчет неполный был, а новый взрыв оставшихся разбросал. Кто убит, кто ранен. Комбат сам за прицел второй «сорокапятки» встал. Снова открыли огонь из двух орудий. Добили мы эту чертову пушку! Остатки
