совершенно недвусмысленно и ясно устанавливалась причинная связь между принятием растительного яда и состоянием религиозного экстаза. Моя теория утрачивала таким образом характер простого предположения. Она опиралась на свидетельство писателя, пользовавшегося такой добросовестной репутацией, что историки императорского периода часто и без малейших колебаний ссылались на него как на источник.
Барон остановился и ответил на поклон двух рабочих, управлявших проезжавшим по дороге снежным плугом.
С одним из этих рабочих он даже обменялся несколькими фразами по поводу какой-то заболевшей коровы. «Тут уж ничем не помочь. Раз она не дотрагивается до отрубей, значит, у нее лихорадка», – закричал он вдогонку рабочему. Когда снежный плуг скрылся из виду, он продолжал свой рассказ:
– Несколько месяцев спустя я наткнулся на бесконечно более важные указания Дионисия Ареопагита, христианского неоплатоника четвертого века. Этот самый Дионисий упоминает в своих писаниях о том, что возложил на членов своей общины, жаждавших непосредственного общения с Богом, двухдневный пост, а затем угостил их хлебом, приготовленным из священной муки. «Ибо хлеб этот, – пишет он, – ведет к единению с Господом и позволяет вам постигать бесконечное». Я еще не утомил вас, доктор? Будьте откровенны. Когда я набрел на это место у Дионисия Ареопагита, я почувствовал себя вознагражденным за все годы бессмысленной работы. Хлеб, изготовленный из священной муки! Я вспомнил одно место из Библии, которого раньше не принимал во внимание ввиду того, что истинный его смысл оставался для меня скрытым. В Книге Царств говорится: «Он вырастил из земли хлебные злаки, дабы люди вкусили от оных и постигли Его…» В священных книгах парсов постоянно упоминается о «колосьях очищения». В одной древнеримской мистерии говорится о белом или бледном, хлебном злаке, посредством коего «добрая богиня превращает людей в ясновидящих». Хлебный злак с белыми зернами – какое-то ныне исчезнувшее или вытесненное другими породами полевое растение! Какой же забытый ныне хлебный злак имел белые колосья?
Он выдержал паузу.
– Это было еще одно ошибочное заключение, – продолжал барон. – Я упрямо уцепился за мысль, которая завела бы меня Бог знает куда, если бы… Если бы в самый подходящий момент мне в руки не попалась древняя песня римских полевых жрецов, торжественное посвящение Мармару, или Мавору, который в ту пору еще не успел превратиться в кровожадного бога войны Марса, а считался мирным охранителем полей. «О Мармар! – говорилось в этом песнопении. – Порази их жатву своим белым морозом, дабы они постигли твою мощь!» Римские полевые жрецы, как и все жрецы на свете, знали тайну одурманивающего яда, повергающего людей в состояние экстаза – состояние, в котором они становятся «ясновидящими» и «постигают мощь Бога». Белый мороз… Нет, это был не сорт хлебного злака, а поражающая зерновые болезнь, некий паразит, грибок, проникающий внутрь хлебного злака и питающийся его субстанцией.
Барон скользнул взглядом по полям и лугам, мирно дремавшим под слоем покрывавшего их снега. Маленькая полевая мышь юркнула мимо нас и оставила на снегу тоненький, едва заметный след.
– Существует много разновидностей хлебных грибков, – продолжал барон фон Малхин. – Баргин в своем «Synopsis fongotum»[66] насчитывает их более сотни, а ведь его исследование считается ныне устаревшим. Среди этой сотни мне предстояло найти один-единственный грибок, который, попадая в людскую пищу и таким образом проникая в человеческий организм, получает способность вызывать экстатическое состояние…
Он наклонился и поднял картофелину, которая валялась на земле неподалеку от того места, где был разложен костер. В течение некоторого времени он внимательно рассматривал ее, а потом осторожно, словно какое-нибудь сокровище, положил обратно на то же самое место. Оба полевых сторожа с любопытством приблизились к нам и изумленно поглядели на барона. Один из них подбросил хвороста в костер.
– Вот именно… Среди сотни грибков найти один надлежащий вид… – задумчиво повторил барон. – У меня не было никаких более близких указаний на природу болезни, порождаемой этим грибком, кроме того, что внешние покровы хлебного злака обесцвечиваются. Задача моя представлялась в значительной мере безнадежной. Но мне помогли одно наблюдение и одно довольно простое соображение. Существует – или существовала раньше – некая болезнь хлебных злаков, которую довольно часто описывали в прежние века. В каждой местности, где она появлялась, она носила свое особое название. В Испании ее называли «Магдалинин лишай», в Эльзасе – «Роса бедных грешников». Адам Кремонский описывает ее в своей «Врачебной книге» под названием «Misericordia-Korn»[67]. В английских долинах ее знали под именем «Снег Святого Петра». В окрестностях Старого Галлена ее называли «Нищий монах», а в Северной Богемии – «Гниль Святого Иоанна». У нас в Вестфалии, где эта болезнь появлялась довольно часто, крестьяне прозвали ее «Пожар Богоматери».
– Пожар Богоматери! – воскликнул я. – Так значит, это болезнь хлебных злаков?
– Именно. Вернее, одно из многочисленных ее названий. Теперь обратите, пожалуйста, внимание на то обстоятельство, что все перечисленные названия имеют нечто общее – указание на религиозный опыт человечества. Крестьяне знали о действии этого хлебного паразита гораздо больше, чем все ученые вместе взятые. У них в памяти всегда продолжала жить неимоверно древняя, полузабытая ныне мудрость.
Туман начал медленно подниматься от земли. Деревья и кусты скрылись в молочно-белом чаду. Крупные, медленно падавшие хлопья снега смешались со струившейся с крыш белой пылью.
– Паразит, которого мы будем отныне называть «Снегом Святого Петра», – продолжал барон, – проникает внутрь растения, но не прекращает окончательно жизнедеятельность клеток. Внешний вид пораженных частей растений почти не меняется. Болезнь редко задерживается в одной и той же местности дольше, чем на два или три года, – затем она исчезает и появляется вновь только спустя много лет. Она странствует по свету, придерживаясь большей частью определенного направления. Только в самых редких случаях она распространяется радиально во все стороны. В первый раз я наткнулся на упоминание о «Снеге Святого Петра» в городской хронике Перуджии от 1093 года. В этом году хлебная эпидемия поразила всю область между Перуджией и Сиенной. Далее хроника повествует о том, что тогда же семнадцать крестьян и ремесленников из окрестностей Перуджии стали выдавать себя за пророков. Они утверждали, что Христос явился им под видом ангела и повелел им предвозвестить миру ожидающую его тяжелую кару. Они проповедовали и имели большой успех, за что четверо из них были казнены через усекновение головы. В следующем году «Снег Святого Петра» появился в окрестностях Вероны, распространившись в северном направлении. Несколько недель спустя в Вероне собралась пятитысячная толпа, состоявшая из дворян, горожан, мужчин, женщин и детей (летописи того времени называют это событие «внушающей страх грозой»). Эта толпа странствовала по Ломбардии, распевая покаянные псалмы. Люди переходили из города в город, из церкви в церковь, повсеместно нападая на священников, пользовавшихся дурной репутацией или подозреваемых в том, что они ведут греховный образ жизни, избивая и даже убивая их Это было в 1094 году, а в следующем году «Снег Святого Петра» должен был, по моим вычислениям, появиться в Германии. Но этого не случилось. Очевидно, грибок не в состоянии был переправиться прямым путем через Альпы. Он обошел их с запада и востока и в следующем году появился одновременно во Франции и Венгрии. И в обеих странах он вызвал тот мощный, граничащий с чудом подъем душ, который нашел свое внешнее выражение
