мою волю в этом деле. Его самого я видеть не хочу, ведь он опять будет просить у меня денег… Все они хотят от меня денег, что Лихтенштейн, что Ностиц, что Штернберг или Гаррах! Люди с кухни и из серебряной камеры, священники и музыканты, певцы и танцоры – все хотят одних денег и все рады бы иметь долю в моем тайном сокровище… Но к нему я не дозволю прикоснуться, оно мне и самому нужно, чтобы иметь защиту от братской любви моего чертова Матиаса!

Наконец он достиг львиного вольера. Он взял кусок венгерской говядины из рук сторожа и вошел в клетку. Львица, которая давно уже ждала его, поднялась и положила передние лапы ему на грудь. Она ловко взяла мясо у него из рук, а в это время лев, приветствуя императора, потерся своей огромной головой о его плечо.

Император говорил со своими львами. Для него это был самый легкий и отрадный час на дню. Он и не подозревал, что в этот самый миг навсегда утратил свое тайное сокровище…

– Рудольфе, помоги!

Мордехай Мейзл, стоявший у землянки сторожей, прижав ко рту платочек, ибо кашель все больше донимал его, вновь услышал те самые слова… Семнадцать лет тому назад их выкрикнула юная Эстер, его жена, когда почувствовала на себе хватку ангела смерти. «Рудольфе, помоги!» В последнее мгновение своей жизни она думала о человеке, который только что прошел мимо Мейзла.

До этого часа римский император был для него, Мордехая, некой схемой, властью, которую все чувствуют, неким далеким сиянием. Но теперь он увидел его во плоти и во крови – он сразу узнал этого человека, несущегося короткими, быстрыми шагами, полуопустив голову и со скрипом давя башмаками подмерзший песок. Человека, который отнял у него любовь…

В один короткий миг им овладела догадка, что его жена Эстер, которую он не в силах был забыть, была причастна к этому чужому мужчине. Что она и была любимой императора – человека, который в данный момент удалялся от него по выложенной гравием дорожке. Да, она и была той самой «любимой сердца», о которой рассказывал ему Филипп Ланг, когда вино развязало ему язык… В его памяти впервые за много лет отчетливо всплыли слова, которые она лепетала во сне у него под боком. Лишь теперь он смог истолковать их. И стало ему так, словно он всегда знал эту горькую правду.

В его сердце была смертная скорбь, но сильнее скорби была ненависть и жгучее стремление отомстить человеку, лишившему его любимой.

Из всего богатства, что он оставит по смерти, по договору императору принадлежала половина. А потому он не оставит после себя ни денег, ни имущества!

Не много ему оставалось на это времени. Он знал, что ему было легко разбогатеть. Это была своего рода игра. Но удастся ли ему стать бедным? Золото льнуло к нему. Теперь оно должно уйти. Он должен оттолкнуть его от себя – уничтожить, рассеять и разметать все до последнего гульдена! У него были кровные родичи: сестра, брат и трое их детей. Ничего из золота и добра нельзя отдать в их руки, ибо судьи императора, его советники, тюрьма и пытка легко отнимут все это у несчастных. Только мелкие вещи, которыми может владеть бедный человек, должны перейти к ним: кровать, на которой он спал, кафтан, в котором ходил, старый пергаментный молитвенник…

А куда же деть золото?!

Дом для бедняков в еврейском городе. Дом для слепых. Приют для сирот. Новая ратуша. Школа, где дети будут учиться читать. Но и этого мало, все равно еще останется золото, дукаты, нобли, несметное имущество, деньги в руках разных торговых партнеров… Нет, надо распылить все! Нужно замостить узкие, кривые улочки еврейского города и осветить их фонарями. Пусть-ка император со своими советниками попробует выцарапать деньги из булыжников мостовой в гетто!

Лишь бы ему хватило времени сбыть свои деньги и добро! Стать бедным человеком, который не владеет ничем и ничего не может назвать своим, у которого сталось одно желание – сделать по воле своей. Он стал изгоревшим огарком свечи, который должен – и будет! – гореть, пока это желание не исполнится.

А потом – спи, Мордехай Мейзл! Спи и забудь свое горе, спи и забудь свою боль! Угасай, сгоревшая свеча!

В ночь, когда на небе встала новая луна, из небесных пространств в земную юдоль спустился Маджид, наставляющий ангел, и вступил в комнату высокого рабби Лоэва, которого называли венцом и диадемой, пламенем пожирающим и единственным в своем времени. Он был ниспослан, дабы открыть высокому рабби сокровенные дела вышнего мира, которых не мог постичь живущий на земле. И тайн этих было много.

Ангел явился не в человеческом облике. Не было в нем ничего привычного глазам людей. И все же он был величаво-прекрасен.

– В знаках, из коих вы составляете слова, – поучал он высокого рабби, – сокрыты великая сила и власть, которая управляет движением мира. Знай же, что все, отливающееся на земле в слова, оставляет свои следы в вышнем мире. Алеф, первая из букв, несет в себе истину. Бет, вторая, – величие. За ними следует возвышение. Великолепие горнего Божьего мира таится в четвертом знаке, сила жертвы – в пятом. Шестой несет милосердие. За ними следуют чистота и свет. Затем проникновение и познание, справедливость, порядок вещей и вечное движение. Но последний знак в этом ряду – самый сокровенный. Это «таф», которым разрешается суббота. В нем заложено равновесие стихий, которым управляют пять архангелов высшего ранга святости: Михаил, владыка камней и металлов, Гавриил, повелитель людей и животных, Рафаил, коему подвластны все воды, Фелиил, отвечающий за все растения, и Уриил, владыка огненной стихии. Они блюдут равновесие мировых стихий, а ты, легкодельный, ты, зернышко песка и сын праха, однажды нарушил его!

– Я знаю, Азаил, – сказал ангелу высокий рабби, и мысли его унеслись вспять, к тому дню, когда римский император проскакал на своем белом иноходце по еврейскому городу. Он, высокий рабби, ждал царственного гостя со свитком Торы в руках и встретил его словами священнического благословения. Но в этот же час один из доверенных людей императора, граф Вук из Режемберка, принадлежавший к высшей чешской знати, приготовил покушение на жизнь Рудольфа, которого считал недостойным богемской короны. Подосланный им воин укрылся на крыше еврейского дома. Он выломал из кладки тяжелый камень и устроил так, чтобы, едва только прозвучат трубы и грянут приветственные клики, эта глыба слетела с крыши и угодила в голову императору. Вопреки повелению своего господина он не стал ожидать исхода дела, а поспешил ускользнуть, с одной стороны, не желая рисковать жизнью, а с другой – намереваясь поднять шум на улицах Старого Града, склоняя всех к мысли, что это евреи совершили столь коварное и предательское покушение на Его Величество.

Но высокий рабби внутренним зрением увидел камень, начавший падать с крыши, и данною ему от Бога властью превратил камень в пару ласточек, которые пронеслись над головою императора, взмыли ввысь и исчезли вдали.