судьбе. Я закрыл глаза, задумался и затем воскликнул:

– Ваше преподобие, помогите мне! К чему сводится вера наших дней, в чем она выражается?

Ответа не было.

Я открыл глаза и приподнялся в постели.

Морведского пастора в палате не было. Остался только легкий аромат ладана, смешанного с запахом нюхательного табака.

– Сестра! – закричал я. – Позовите этого господина обратно!

Сестра милосердия подняла глаза от своего рукоделия.

– Какого господина?

– Священника, который только что вышел.

– Здесь никого не было.

– Но ведь я всего минуту назад разговаривал с пастором. Он стоял здесь, подле моей кровати. Он вышел из комнаты. Пастор. Священник.

Сестра милосердия достала термометр, встряхнула его и вставила мне под мышку.

– Пастор? – повторила она. – Нет, здесь никого не было. Вы разговаривали с самим собой.

Я посмотрел на нее сначала изумленно, потом возмущенно, а затем наконец понял. Само собою разумеется! Он ведь сам сказал: «Увидите, когда я покину эту комнату, никто не захочет сознаться в том, что вообще меня видел». Так оно и получилось. Как точно он предсказал!

Что он мне там посоветовал? Я должен соглашаться со всем, что мне говорят? Ладно.

– Вы правы, сестра, – сказал я. – Я разговаривал с самим собою. Я часто это делаю, такая уж у меня дурная привычка.

Придет ли еще сегодня старший врач? Мне было крайне необходимо с ним поговорить.

Старший врач остановился в дверях.

– Ну как? – спросил он. – Вы хотели меня видеть. Что-нибудь не так? Жар?

– Нет, – ответил я. – Жара нет. Я только хотел сказать вам, что теперь в точности припоминаю, как произошло со мною это несчастье. Я переходил через привокзальную площадь. Вокруг стоял адский шум. Я остановился и поднял с земли выпавшую у меня из-под мышки брошюру. У меня за спиной раздались автомобильные гудки. А затем на меня, должно быть, наехал автомобиль.

Он подошел поближе к моей кровати.

– А как же история с молотильным цепом?

– Должно быть, все это мне приснилось, господин старший врач.

– Ну, слава Богу! – воскликнул он, облегченно вздохнув. – А я уж было начал серьезно тревожиться за вас. Я опасался нового кровоизлияния в мозг и помутнения сознания. Но эта опасность, по-видимому, миновала. Теперь вам осталось только подкрепить силы. Я думаю, что через недельку смогу выпустить вас домой. Как вы на это смотрите?

Неделю спустя, опираясь на палку, я поднимался на третий этаж, в кабинет старшего врача, чтобы проститься с ним.

Он встал из-за своего письменного стола и направился ко мне навстречу.

– Ну вот и вы! – радостно приветствовал он меня. – Вы удивительно быстро поправлялись все эти последние дни. Вас едва можно узнать. Итак, сегодня вы покидаете нас. Видели бы вы, в каком виде вас сюда доставили… Нет, коллега, не стоит меня благодарить. Благополучным исходом вы обязаны главным образом вашему крепкому организму. Право, я только выполнял свой долг. Охотно сознаюсь, что в этой области я являюсь специалистом. Значит, вы уезжаете послеобеденным поездом? Что же, если когда-нибудь судьба снова приведет вас в Оснабрюк…

– Эдуард, не будешь ли ты любезен представить мне этого господина? – раздался у меня за спиной женский голос.

Я обернулся. Передо мною стояла Бибиш.

Мы смотрели друг на друга. В ее лице ничто не выражало волнения. Неужели она так мастерски владеет собой? Или она была готова встретить меня здесь?

– Доктор Амберг – моя супруга, – познакомил нас старший врач. – Ты приехала на автомобиле? Знаешь, ты чуть-чуть поспешила, у меня еще есть работа… До сегодняшнего дня доктор Амберг был нашим пациентом. На привокзальной площади его… А ну-ка? Как это произошло?… Расскажите-ка сами, доктор!

– Меня опрокинул автомобиль… Старший врач с довольным видом поглаживал свою остроконечную бородку.

– Значит, никаким молотильным цепом вас не били? Видишь ли, у него была навязчивая идея. На протяжении многих дней он воображал, что его ударили молотильным цепом.

Он засмеялся. Бибиш глядела на меня своими большими серьезными глазами.

– Перелом основания черепа, кровоизлияние в мозг, – продолжал врач.

– Неужели дело и впрямь обстояло так плохо! – сказала Бибиш, обращаясь ко мне, и мне захотелось обнять ее за те сострадание и грусть, что прозвучали у нее в голосе.