Суд над Персивалем Гэрродом начался в середине января 1857 года. Поскольку леди Беатрис была по-прежнему подавлена и не совсем избавилась от своих страхов и тревоги, об увольнении Эстер речи не заходило. Обязанности свои она выполняла весьма ревностно, во-первых, потому, что до сих пор не смогла подыскать себе другого места, а во-вторых, ей необходимо было оставаться на Куин-Энн-стрит и продолжать наблюдение за семейством Мюидоров. Не то чтобы Эстер рассчитывала узнать что-либо существенное, просто не в ее привычках было терять надежду.

В суд отправилась вся семья. Сэр Бэзил выразил желание, чтобы женщины остались дома и представили свои свидетельства в письменном виде, но Араминта воспротивилась этому. В тех редких случаях, когда между нею и отцом возникали разногласия, последнее слово, как правило, оставалось за Араминтой. Леди Беатрис даже не стала спорить — она просто нарядилась в траурное без украшений платье, надела густую черную вуаль и приказала подать свой экипаж. Эстер вызвалась сопровождать ее на всякий случай и весьма обрадовалась, когда предложение было принято.

Что касается Фенеллы Сандеман, то ей казалась смешной даже сама мысль, что кто-то может воспретить ей присутствовать на таком чудесном драматическом представлении. Она выпорхнула из своей комнаты уже слегка навеселе, поправляя траурный шелковый шарф белой ручкой в черной кружевной перчатке.

Сэр Бэзил пробормотал проклятие, но делать было нечего. Втолковывать что-либо Фенелле было бесполезно — она все равно пропустит мимо ушей.

Ромола наотрез отказалась остаться в доме одна, и никто с ней даже не спорил.

Зал суда был набит битком, а поскольку Эстер не попала на этот раз в число свидетелей, сидеть ей пришлось рядом с леди Мюидор.

Обвинение представлял мистер Ф. Дж. О'Хара, эффектный мужчина, на счету которого было несколько громких и множество менее заметных, но более выгодных процессов. Коллеги его почитали, публика — обожала. Зрителей привлекали его вкрадчивые манеры и умение в самый неожиданный момент разразиться прочувственной речью. Это был мужчина среднего роста, крепкого телосложения, с короткой шеей и пышной копной прекрасных седых волос. Будь они чуть длиннее, его прическа походила бы на львиную гриву, но прокурор предпочитал импозантности светский лоск. Он обладал весьма музыкальным голосом, с еле заметной очаровательной шепелявостью.

Персиваля защищал Оливер Рэтбоун, и это вселяло в Эстер отчаянную надежду. Главным образом потому, что Рэтбоун взялся за дело, не ожидая от него прибыли.

Первой на свидетельское место была вызвана горничная Энни, нашедшая тело Октавии Хэслетт. В своем выходном голубом платье она выглядела очень строгой, очень юной, агрессивной и беззащитной одновременно.

Персиваль, стоявший перед скамьей подсудимых, неподвижно глядел прямо перед собой. Униженный, лишенный чести, но не потерявший храбрости, он показался Эстер ниже ростом и уже в плечах. Возможно, дело было в том, что лакей утратил свойственные ему живость и изящество движений. Он уже не мог защитить себя. Теперь его защищал Рэтбоун.

Следующим свидетелем вызвали доктора. Показания его были весьма кратки: Октавия Хэслетт скончалась в течение ночи от удара ножом в нижнюю часть груди, под ребро.

Третьим оказался Уильям Монк, и его показания заняли все оставшееся утро и большую часть дня. Он был резок, язвителен, выражался подчеркнуто ясно, отказываясь подчас подтвердить то, что остальным казалось очевидным.

Ф. Дж. О'Хара был терпелив и вежлив, он выжидал момент для решающего удара. Это выяснилось только под конец, когда помощник передал ему записку, в которой, судя по всему, упоминалось дело Грея.

— У меня создается впечатление, мистер Монк… Теперь уже просто мистер… Вы ведь уже больше не инспектор, не так ли?

Шепелявость прокурора была едва заметна.

— Да, — безучастно ответил Монк.

— Так вот, на основании ваших показаний у меня создается впечатление, мистер Монк, что вы не считаете Персиваля Гэррода виновным.

— Это вопрос, мистер О'Хара?

— Да, мистер Монк, это вопрос!

— Я считаю, что свидетельств, подтверждающих его вину, явно недостаточно, — ответил Монк. — Согласитесь, это несколько разные вещи.

— Не вижу существенной разницы, мистер Монк. Поправьте меня, если это не так, но и в прошлом вашем деле вы всячески пытались оправдать обвиняемого. Некоего Менарда Грея, если не ошибаюсь?

— Нет, — без промедления возразил Монк. — Я хотел и даже стремился предъявить ему обвинение. Я просто не хотел, чтобы его повесили.

— О да… смягчающие обстоятельства, — согласился О'Хара. — Но вы пока не привели ни одного такого обстоятельства по делу об убийстве Персивалем Гэрродом дочери своего хозяина — мне кажется, это выше ваших сил. Орудие убийства и окровавленную одежду жертвы, найденные вами же в комнате обвиняемого, вы не считаете достаточными уликами? Что же вам еще нужно, мистер Монк? Самому быть очевидцем преступления?

— Мне нужны абсолютно достоверные улики, — без тени улыбки ответил Монк. — Нужно, чтобы они имели смысл, а не видимость смысла.

— А если конкретно, мистер Монк? — настаивал О'Хара.

Он взглянул на Рэтбоуна — не собирается ли тот возразить. Но Рэтбоун лишь улыбнулся благосклонно и продолжал хранить молчание.

— Держать у себя эти вещи было… — Монк хотел сказать «чертовски», но вовремя спохватился, заметив победный взгляд прокурора, решившего, что он все-таки заставил свидетеля занервничать, — настолько бессмысленно и опасно, — продолжил Монк, — что становится непонятно, почему обвиняемый, например, не вытер нож и не вернул его на кухню, хотя вполне мог это сделать.

— Не потому ли, что он сам собирался кому-то подложить его? — О'Хара насмешливо возвысил голос, как бы давая понять, что идея эта вполне очевидна.

— Но он этого не сделал, — напомнил Монк. — Хотя возможность такую имел. Он мог подбросить эти вещи кому угодно, как только узнал о том, что кухарка хватилась ножа.

— Возможно, он и намеревался так поступить, но упустил свой шанс. И представьте себе, какой гнев бессилия он должен был ощутить при этом! — О'Хара повернулся к присяжным и воздел руки. — Какая ирония судьбы! Человек сам попадает в ловушку, которую он готовил для другого!

На этот раз Рэтбоун поднялся и выразил протест.

— Милорд, мистер О'Хара утверждает то, что еще надлежит доказать. Даже со всем присущим ему даром убеждения он так и не смог предъявить доказательств, что вещи были положены за ящик комода самим Персивалем. Следствие здесь подменяет причину, а причина — следствие.