затворнической жизни, которую вели картезианцы, потому что какое-то время он провел в обители этого ордена в Мон-Дье.
Гийом из Сен-Тьерри был человеком образованным; посещал монастырские школы, вероятно, учился в школе в Лане; этот мыслитель сыграл важную роль в эволюции философской мысли XII века; подобно всем своим современникам, он питал интерес к вопросу о Любви, то есть в соответствии с воззрениями того времени к проблеме Троицы, и именно эта проблема была главным предметом исследований в его основных трудах: «О природе и достоинстве Любви», «О созерцании Бога», «Зерцало веры».
После столь пылкого начала далее в своем послании Гийом из Сен-Тьерри перечислял те заблуждения, что он обнаружил в трудах Абеляра; как он утверждал, он читал их с пером в руке и отмечал попутно те выражения, что показались ему не соответствующими общепринятой норме. Он свел все эти заблуждения, вернее, отклонения от «священной доктрины», — учения католической церкви — к 13 пунктам.
Так начался конфликт чрезвычайной важности не только для тех лиц, чьи взгляды в нем столкнулись, но и вообще для развития и философской, и богословской мысли, а также и для эволюции самой Церкви. Комментарии, которые породил этот конфликт, на протяжении нескольких столетий были столь многочисленны, что уже их безмерное количество свидетельствует о том, насколько важная и серьезная «разыгрывалась партия», — от исхода этой «игры» зависело направление развития религиозной жизни в XII веке и позднее.
Гийом из Сен-Тьерри обратился с посланием к Готфриду Левскому, одному из самых выдающихся и самых почитаемых епископов своего времени. Ведь кто такой епископ по своей функции? Пастух стада своего, то есть пастырь своей паствы, и соответственно он является хранителем и защитником вероучения. Гийом также обратился к Бернару Клервоскому, руководителю и наставнику ордена цистерцианцев, от которого он сам зависел; кроме того, аббат из Клерво был вдохновителем той реформы религиозной жизни, необходимость которой резко ощущалась в то время. Бернара Клервоского называли «сторожевым псом Христианства», его считали тем, кто неустанно преграждает путь всем заблуждениям, всем грехам и слабостям своего времени. В первый раз этот человек, вроде бы обрекший себя на молчание и на затворничество в келье монастыря в Клерво, был принужден прервать свое молчание и расстаться со своим одиночеством ради того, чтобы разрешить конфликт, возникший между архиепископом Сансским, епископом Парижским и самим королем Франции Людовиком VI. С той поры его беспрестанно призывали всюду, где ощущалась потребность в некоем высшем арбитре. Когда единство Церкви оказалось под угрозой в результате действий бывшего монаха Клюнийского монастыря Петра Леоне (Льва), который при стечении весьма необычных обстоятельств добился того, что его провозгласили папой римским под именем Анаклета,[26] тогда воззвали к Бернару Клервоскому; именно он, используя свой авторитет и влияние, сумел воздействовать должным образом на епископов, собравшихся в Этампе, они отринули все сомнения и высказались в пользу законно избранного папы Иннокентия II.
Такое положение Бернара Клервоского в христианском мире XII века вызывает у нас удивление, ведь он не исполнял никаких особых или официальных функций в лоне Церкви: Бернар не был ни епископом, ни кардиналом, он был аббатом, и, казалось бы, его полномочия должны были ограничиваться пределами его аббатства. Однако к нему взывали, когда требовалось разрешить какой-либо спор или прояснить те или иные «темные» места в ученых трудах или воззрениях, происходило это благодаря его личному авторитету, а авторитет этот постоянно возрастал: современники Бернара чтили его за праведность, слава о которой уже давно вышла за стены монашеской кельи. Бернар в глазах мирян являлся воплощением духа той реформы, которую тогда рассматривали как своеобразное возвращение Церкви к нормальному состоянию; вот почему все взоры инстинктивно обращались к нему, когда общество осознало необходимость реформирования. И именно потому этот монах, не жаждавший ничего, кроме тишины и покоя в уединении за монастырскими стенами, был призван стать человеком действия — этот человек слабого здоровья, постоянно находившийся на грани истощения физических сил, сам себя сравнивавший с «ощипанной птицей», побывал почти во всех европейских странах и посеял семена своих идей не только в души епископов и аббатов, но и в души папы римского, короля Франции, короля Англии и короля Сицилии, императора Священной Римской империи и т. д.
Так что нет ничего удивительного в том, что Гийом из Сен-Тьерри обратился к Бернару Клервоскому, сообщая ему об опасениях, возникших у него при чтении трудов Пьера Абеляра. Несколькими годами ранее Бернар Клервоский и Гийом из Сен-Тьерри уже состояли в переписке, обмениваясь мнениями по поводу всегда актуального вопроса о роскоши, присущей Церкви. По сему поводу Бернар написал ставшую знаменитой «Апологию Гийома из Сен-Тьерри», в которой он яростно бичевал тягу к богатству и роскоши во всех видах. «Скажите мне, бедные монахи, — если вы и в самом деле бедные, — что делает в святом месте золото?» — вопрошал автор «Апологии».
Бернар Клервоский получил послание Гийома во время Великого поста 1139 года. «Ваше волнение, — отвечал он ему, — показалось мне и обоснованным, и справедливым… И хотя я еще не прочел то, что вышло из-под вашего пера с надлежащим вниманием, но все же оно мне понравилось, признаюсь в этом, и я полагаю возможным побороть ту святотатственную, нечестивую доктрину. Но я не привык в столь серьезных делах доверять только моему собственному суждению и считаю, что было бы полезно нам встретиться, чтобы мы могли все это обсудить. Однако я не думаю, что это могло бы случиться до Пасхи, иначе подобные разговоры отвлекут нас от молитв, коих требует от нас нынешнее время…»
Эта встреча действительно состоялась после Пасхи. Бернар Клервоский более глубоко ознакомился с трактатом, написанным Гийомом из Сен-Тьерри. Было решено, что Бернар сам будет беседовать с Абеляром, дабы принудить того в ходе дискуссии либо привести доводы, оправдывающие некоторые положения его трудов, либо признать их ошибочность и покаяться. Греховные заблуждения, в которых обвинили Абеляра, касались в основном догмата о Троице, ему Абеляр посвятил свой основной труд; мы уже знаем, какое место занимал сей догмат в мировоззрении людей того времени. Иными словами, дискуссии предавалось чрезвычайно важное, решающее значение… Ни один из собеседников не был предрасположен к уступкам, намереваясь защищать свою позицию так пылко, как обычно защищают жизненно важные вещи.
Позиция Абеляра в данном вопросе нам уже известна. Мы видели, что основные аспекты веры он постигал путем разумного рассуждения, путем диалектики. Он ведь не отрицал, что вера зиждется на откровении, но настаивал на том, что «прелиминариями веры» (то есть предварительным ее условием) является разум. Так как Бог явил Свою волю человеку в откровении, Абеляр считает возможным привести доказательства его истинности. И весь его метод преподавания является иллюстрацией такой возможности.
Что касается Бернара Клервоского, то он, выражаясь современным языком, «позиционирует себя» как можно дальше от всякого интеллектуализма: «Вы спрашиваете, почему и как нужно любить Бога. Причина, по которой Его нужно любить, — Он Сам, а обширность любви не имеет меры». Таково начало трактата Бернара Клервоского под названием «О любви к Богу». Для него первична любовь, а не разум, не разумные доводы, не рассуждения. «Любовь есть единственное из всех движений, привязанностей и чувств души, через которое человек как создание Божие может обращаться к своему Создателю и общаться с Ним, если не на равных, то по крайней мере предлагая ему нечто сходное… когда Господь любит, Он желает только быть любимым, Он любит только ради того, чтобы Его любили, зная, что любовь сделает счастливыми тех, кто будет любить Его».
Для Бернара Клервоского не существует ничего, кроме этого первенства, этого главенства любви; именно любовь является основанием веры, она дает ей начало. «Никто не может Тебя искать, кто Тебя уже не нашел прежде, а это означает, что Ты хочешь быть найденным для того, чтобы Тебя искали, и Ты хочешь, чтобы Тебя искали для того, чтобы Тебя нашли». Само слово Божье останется «закрытым», то есть бессмысленным для того, кто внимает ему без любви. «Повсюду в книге Песнь песней Соломона, — пишет он, — любовь говорит; если человек желает понять, что там написано, надо любить. Бесполезно было бы читать и слушать песнь любви, если не любить; холодное сердце не может понять пламенное слово…»
Понятно, что такого человека методы Абеляра, гордившегося тем, что он сумел подойти к изучению сферы веры с позиций разума, могли повергнуть в ужас. Разве не является сущностью, свойством веры превосходство над разумом? Разве вера не выходит за рамки рационального познания? Разве вера может быть подвергнута доказательствам? Нет и нет!
