фланг армии «Померания» был глубоко охвачен наступающими немецкими частями, причем армия, зажатая между Западной и Восточной Пруссией, не имела пространства для маневра и могла лишь ждать своей судьбы, оставаясь на занимаемой позиции.

К 3 сентября «коридор» был перерезан, немецкие войска в Западной и Восточной Пруссии образовали единый фронт. Теперь группа армий «Север» могла действовать против стратегического фланга и тыла польских войск, развивая наступление вдоль Вислы. Еще более остро развивался кризис на юге, где танковые части форсировали Варту. Краковская армия отброшена на северо-восток, армия «Лодзь» охвачена с обоих флангов, резервная армия «Прусы» внезапно атакована на своих тыловых позициях, армия «Познань», так и не вступившая в бой, отсечена.

Интересно, что польская армия, уже к 4–5 сентября потерявшая всякое управление и разрезанная на отдельные очаги сопротивления, продолжала сражаться, в то время как немецкая пехота, отнюдь, не демонстрировала чудес храбрости. Это, однако, не имело никакого значения: оказалось, что Польше нечего противопоставить новой немецкой военной доктрине, воплощенной в танковых дивизиях и бомбардировочных эскадрильях. Уже 12 сентября (по другим данным, 16 сентября) командование и правительство покинуло территорию страны, отдав войскам приказ «держаться до конца». Войска – в общем и в целом – это и делали: Варшава оборонялась до 28 сентября, организованное сопротивление последней крупной группировки войск прекратилось только 5 октября, а отдельные батальоны сражались до зимы, – но немцы уже со второй недели операции начали переброски войск на Западный фронт. На востоке их интересовал только Львов: необходимость отдать его Советскому Союзу, перешедшему границу Польши 17 сентября, вызвала крайнее недовольство генералов. Гальдер называет оставление Львова «днем позора политического руководства».

«Удар в спину», который Советский Союз нанес Польше, до сего дня вызывает справедливое негодование поляков, но, надо заметить, что война была проиграна ими на две недели раньше. К 17 сентября речь шла лишь о стадии «post mortem»: Польское государство было уничтожено, и речь шла только о «дележе наследства». Заметим здесь, что действия Германии и СССР, положивших конец «гнилому детищу Версальского договора так называемому Польскому государству» [15], нашло полное понимание и сочувствие на Западе. Во всяком случае, англо-французское военное руководство не сделало для помощи Польше ничего.

Польская победа вермахта резко изменила ситуацию в Европе. Прежде всего, солдаты вермахта ощутили доверие к своему руководству, а генералы – к новому способу ведения войны. Западные союзники оказались в ситуации, которой всеми силами стремились избежать: им предстояла прямая вооруженная схватка с Германией. Советский Союз получил временную свободу действий в Северной и Восточной Европе.

В последующие месяцы воюющие стороны развернули борьбу за так называемый «скандинавский плацдарм». Мотивация, которой они руководствовались, была совершенно различной.

Гитлер до самого последнего момента не предполагал, что Великобритания и Франция, так легко сдавшие Чехословакию, начнут войну из-за Польши. В течение десяти-двенадцати дней над Рейхом висела тень стратегической катастрофы, тем более грозная, что вывести из боя части и соединения, перемалывающие польскую армию на Варте и Бзуре, не представлялось возможным. Отделавшись легким испугом, Гитлер 6-го октября предложил созвать мирную конференцию, но эта инициатива была публично отклонена Западом. В возникших условиях Гитлер решил сокрушить оборону союзников во Франции и сделать это как можно быстрее – пока военные руководители союзников не извлекут надлежащих выводов из Польской кампании и не воплотят эти выводы в новые организационные и тактические схемы. Фюрер и помыслить не мог, что англо-французы считают основными причинами поражения Польши слабую боеспособность польской армии и вступление в войну Советского Союза.

Как бы то ни было, Гитлер торопил командование вермахта, требуя немедленно начать наступление на Западе. Но вермахт также нуждался в паузе для реорганизации, к тому же погода осенью 1939 года не способствовала действиям авиации. Начало операции непрерывно переносилось, к началу января 1940 года это стало уже отдавать балаганной сценой, когда бандит десять раз подряд заносит дубинку над головой ничего не замечающего добропорядочного горожанина, и всякий раз что-то мешает ему нанести удар.

Союзники не обращали особого внимания на действия немцев, считая свой фронт непреодолимым. Они и в действительности занимали очень сильную позицию, опирающуюся на долговременные укрепления «линии Мажино»… Целая группа армий оставалась в резерве, имея задачей ликвидацию любых «неизбежных на войне случайностей».

Со своей стороны союзники полагали, что германская приграничная «линия Зигфрида» также труднопреодолима (во всяком случае, ее штурм будет сопровождаться значительными потерями). Свои надежды они возложили на блокаду Германии, бомбардировщики и пропаганду. Но блокада не была вполне герметичной, и Черчилль уже 19 сентября обратил взор к Норвегии, предложив нарушить ее нейтралитет постановкой минных заграждений в ее территориальных водах. С этого дня начинается предыстория короткой и бурной норвежской кампании 1940 года.

Советский Союз воспользовался предоставленной ему свободой действий для значительного расширения своих границ в Европе. Осенью 1939 года была захвачена восточная часть Польши (Западная Украина и Западная Белоруссия) и приобретены важные стратегические позиции в Прибалтийских государствах. В ноябре началась финская война.

Нет никакого сомнения в том, что И. Сталин решал задачу «собирания» потерянных в революционные годы земель Российской империи. Но и определенные стратегические резоны в его действиях также были. Разумеется, не могло быть и речи о наступлении финской или эстонской армии на Ленинград. Но в условиях большой войны – с Гитлером ли, с союзниками ли, – наличие столь глубоко вдающихся в территорию России стратегических плацдармов представляло серьезную опасность. С логикой, характерной для эпохи тоталитарных войн, И. Сталин парировал эту опасность завоеванием.

Однако, если стратегически действия СССР и были обоснованы, то политическое их обеспечение было ниже всякой критики, а тактическое воплощение едва не обернулось национальной катастрофой. Промучившись до зимы с сосредоточением сил, упорно пытаясь решить боевую задачу силами одного Ленинградского военного округа, Красная Армия перешла в решительное наступление на великолепную оборонительную позицию, вписанную К. Маннергеймом в лесисто-болотистое бездорожье Карельского перешейка.

Наступление остановилось. В Финляндию пошел поток военной помощи с Запада. У. Черчилль приветствовал расширение войны, считая, что теперь под флагом содействия военным усилиям Финляндии удастся поставить под свой контроль Норвегию. Одновременно прорабатывался вопрос об атаке нефтепромыслов Баку англо-французской авиацией, базирующейся в Сирии.

К счастью для СССР эти приготовления осуществлялись даже медленнее, нежели наращивание советских армий на Карельском перешейке. 11 февраля Мерецков прорвал оборону противника и на следующий день захватил ключевую Сумскую позицию «линии Маннергейма». Разгромить финскую армию не