следует одной идти пешком или искать экипаж», — сказал он, не глядя ей в глаза. Он надел сюртук и цилиндр, взял трость и спустился по ступеням впереди нее. Внизу он остановился и после некоторого колебания, не ускользнувшего от Аделы де Отеро, со всей ледяной учтивостью, на какую был способен, предложил ей опереться на его руку. Она сделала это и, пока они шли, искоса поглядывала на него: на лице ее можно было прочесть скрытую досаду. Дон Хайме подошел к экипажу, хозяин которого дремал, прислонившись к фонарю; они сели, и он назвал адрес.

Экипаж покатился вниз по улице Аренал; перед Западным дворцом повернул направо. Маэстро молчал, сложив руки на рукоятке трости и тщетно силясь привести свои мысли в порядок. В этот вечер многое могло произойти, но так и не произошло, и он не понимал, радоваться ему или презирать себя за малодушие. О чем думала в этот миг Адела де Отеро? Ни за что на свете не хотелось бы ему сейчас проникнуть в ее мысли. Обоим было понятно: после состоявшегося между ними серьезного разговора, который по всем неписаным законам должен был их сблизить, в их отношениях что-то разладилось окончательно и бесповоротно. Он не знал, что именно, — это казалось второстепенным; очевидным было другое: что-то незримое рушилось вокруг него. Адела де Отеро никогда не простит его трусость. Или его смирение.

Они ехали в полном молчании, каждый в своем углу на обтянутом красным атласом сиденье. Временами в глубь экипажа проникал свет зажженного фонаря, и дон Хайме осторожно краем глаза поглядывал на свою спутницу, погруженную в созерцание уличных теней. Бедному маэстро хотелось нарушить гнетущую его тягостную тишину, но он боялся окончательно испортить положение. Все это казалось каким-то дьявольским абсурдом.

Вскоре Адела де Отеро повернулась к нему.

— Я слышала, дон Хайме, что среди ваших учеников есть знатные люди. Это правда?

— Да, это так.

— И аристократы? Я хочу сказать: графы, герцоги и тому подобное…

Дон Хайме обрадовался, что возникла новая тема для разговора, который так некстати оборвался у него дома. Конечно же, она понимала, что молчание могло зайти слишком далеко. Быть может, угадывая смятение маэстро, она пыталась разбить ледяную преграду, выросшую между ними за столь короткое время; происходящее не было ей безразлично.

— Да, есть и такие, — ответил он. — Хотя, честно сказать, их немного. Прошли те времена, когда известный учитель фехтования мог отправиться на заработки в Вену или Петербург, где его немедленно назначали капитаном полка… В наше время аристократия не слишком интересуется моим искусством.

— Кто же те достойные люди, ставшие исключением?

Дон Хайме пожал плечами.

— Их двое или трое. Сын герцога де Суэка, маркиз де лос Алумбрес…

— Луис де Аяла?

Он удивленно посмотрел на нее.

— Неужто вы знаете дона Луиса?

— Мне о нем рассказывали, — сказала она небрежно. — Я знаю только, что это один из лучших фехтовальщиков Мадрида.

Маэстро согласился:

— Да, он отличный фехтовальщик.

— Лучше, чем я? — В ее голосе послышалось искреннее любопытство.

Дон Хайме потупился.

— У него другой стиль.

Адела де Отеро оживилась.

— Я бы хотела с ним сразиться. Говорят, он интересный мужчина.

— Это невозможно. Мне очень жаль, сеньора, но это исключено.

— Отчего же? Я не вижу никаких препятствий.

— Ну… Одним словом…

— Я бы хотела провести с ним пару поединков. А его вы тоже обучили уколу за двести эскудо?

Дон Хайме беспокойно заерзал на сиденье экипажа. Неясные предчувствия смутили его не на шутку.

— Ваше желание, донья Адела, довольно… гм… смело. — Маэстро нахмурился. — Я не знаю, станет ли сеньор маркиз…

— Вы хорошо его знаете?

— Я имею честь дружить с маркизом, если вы это имеете в виду.

Неожиданно она так порывисто схватила его за руку, что дон Хайме даже на мгновение усомнился, что перед ним — та самая Адела де Отеро, которая полчаса назад беседовала с ним в интимном полумраке его кабинета.

— Тогда решено! — воскликнула она в восторге. — Вы расскажете ему о том, как ловко я владею рапирой, и он, конечно же, захочет познакомиться со мной, с женщиной, знающей толк в фехтовании!

Дон Хайме пробормотал несколько малоубедительных отговорок, но она упорно твердила свое:

— Вам ведь известно, маэстро: в Мадриде я почти никого не знаю. Никого, кроме вас. Я женщина; не могу же я стучаться в его дверь с рапирой под мышкой…

— Об этом не может быть и речи! — воскликнул дон Хайме, его понятие о благопристойности не допускало и мысли об этом.

— Вот видите! Я просто умру от стыда!

— Дело не только в этом. Дон Луис де Аяла очень щепетилен во всем, что касается фехтования. Не знаю, что он подумает, если женщина…

— Но вы же сами, маэстро, даете мне уроки…

— Вот именно, даю уроки. Мой долг — обучать фехтованию. А долг Луиса де Аялы — быть маркизом.

Она рассмеялась; смех ее прозвучал весело и недобро.

— В тот первый день, когда вы пришли ко мне домой, вы тоже говорили, что не можете заниматься со мной из принципа…

— Профессиональное любопытство оказалось сильнее любых принципов.

Миновав дворец Лиги, они пересекли улицу Принцессы. Кое-где в дрожащем свете фонарей прогуливались хорошо одетые пешеходы, наслаждавшиеся вечерней прохладой. Скучающий полицейский, завидев их экипаж, поднял руку к козырьку фуражки, думая, что они направляются во дворец герцога Альбы.

— Обещайте, что вы поговорите обо мне с маркизом!

— Я никогда не даю обещаний, которые не намерен выполнять.

— Маэстро… Кажется, я догадываюсь: вы просто ревнивы.

Дон Хайме почувствовал, как лицо его заливает горячая волна. Он не мог видеть себя со стороны, но был уверен, что покраснел до самых ушей. Он открыл рот, не в силах произнести ни слова и чувствуя, что в горле у него растет болезненный комок. «Она права, — в смятении подумал он. — Она совершенно права. Я веду себя как мальчишка». Он глубоко дышал, стыдясь самого себя, и с силой вдавил наконечник трости в пол экипажа.

— Ладно… Попробую. Но я не могу вам ничего обещать.

Она с ребяческой радостью захлопала в ладоши и, наклонясь к дону Хайме, горячо пожала ему руку. Может быть, даже слишком горячо, учитывая, что все это было не чем иным, как сиюминутным капризом; и маэстро подумал, что донья Адела просто взбалмошная женщина.

Вопреки своему нежеланию дон Хайме сдержал слово и как-то раз, во время занятий в доме маркиза, осторожно завел с ним разговор об Аделе де Отеро:

— Некая молодая фехтовальщица, — вы знаете, кого я имею в виду, поскольку сами интересовались ею… Юным порою нравится разрушать стереотипы, вы ведь понимаете… Несомненно, она очень увлечена нашим с вами искусством, умеет мастерски атаковать, у нее легкая рука… В противном случае я никогда не осмелился бы заговорить с вами о ней. Если вы считаете, что…

Луис де Аяла поглаживал напомаженные усы, зардевшись от удовольствия. Разве может он отказаться?