ее.

Она прижалась лбом к запотевшему стеклу, чувствуя, как его влажное прикосновение освежает кожу. Струи дождя сверкали в лучах прожекторов, установленных в саду, превращаясь в тысячи светящихся капелек, которые летели вниз среди ветвей деревьев или мерцали, повисая на кончиках листьев. В пальцах у Тересы была зажата сигарета, бутылка «Эррадура Репосадо» стояла на столе рядом со стаканом, полной пепельницей и «зиг-зауэром» с тремя запасными магазинами. В стереоустановке пел Хосе Альфредо. Тереса не знала, что это за кассета: одна ли из тех, которые Поте Гальвес всегда ставил для нее в машине и в номерах отелей, или она принадлежала бывшему хозяину этого дома:

Она провела так уже несколько часов. Текила и музыка. Воспоминания и настоящее, лишенное будущего.

Она допила стакан, налила снова и, захватив его, вернулась к окну, стараясь встать так, чтобы не слишком вырисовываться на фоне освещенной комнаты. Постояв, она вновь пригубила текилы и, ощущая на губах ее вкус, принялась подпевать песне:

— Все ушли, хозяйка.

Она медленно повернулась. Ей вдруг стало очень холодно. В дверях стоял Поте Гальвес. Без пиджака. Он никогда не появлялся перед ней в таком виде. В руке у него был радиопередатчик, на поясе — револьвер в кожаной кобуре, и он выглядел очень серьезным. Смертельно серьезным. От пота его рубашка местами прилипла к грузному телу.

— Как это — все?

Он взглянул на нее почти с упреком. Зачем вы спрашиваете, если сами понимаете. «Все» значит все, кроме вас и вашего покорного слуги. Все это она прочла в его взгляде.

— Федералы — наша охрана, — наконец пояснил он. — В доме нет никого.

— И куда же они ушли?

Он не ответил. Только пожал плечами. Все остальное Тереса поняла по его глазам. Поте Гальвесу не требовалось радара, чтобы почуять псов.

— Погаси свет, — сказала она.

Комната погрузилась в темноту, разрезаемую лишь светом, падающим из коридора и из окон, выходящих в сад, где горели прожектора. Стереоустановка щелкнула, голос Хосе Альфредо умолк. Тереса, укрываясь за рамой, осторожно выглянула наружу. Вдалеке, за решеткой ворот, все выглядело нормально: в свете уличных фонарей были видны машины и солдаты. Однако в саду она не заметила никакого движения. Федералов, обычно патрулировавших его, не было нигде.

— Когда они сменились, Крапчатый?

— Пятнадцать минут назад. Пришла новая группа, а те, другие, ушли.

— Сколько их было?

— Как всегда: трое в доме и шестеро в саду.

— А радио?

Поте дважды нажал кнопку передатчика и показал его Тересе.

— Ни черта, донья. Никто ни гу-гу. Но если хотите, можем поговорить с солдатами.

Тереса покачала головой. Подойдя к столу взяла «зиг-зауэр» и рассовала три запасных магазина по карманам брюк — по одному в каждый задний и один в правый передний. Очень тяжелые.

— Забудь о них. Слишком далеко. — Она передернула затвор, щелк, щелк, один патрон в патроннике плюс четырнадцать в магазине, и сунула пистолет за пояс. — А кроме того, они ведь вполне могут быть заодно.

— Пойду взгляну, — сказал киллер. — С вашего разрешения.

Он вышел из комнаты — в одной руке револьвер, в другой передатчик, а Тереса, снова подойдя к окну, осторожно высунулась, чтобы окинуть взглядом сад. Казалось, все в порядке. На мгновение ей показалось, что она заметила две черные тени, пробирающиеся среди клумб под большими манговыми деревьями. И больше ничего — да и в этом она была не очень уверена.

Она прикоснулась кончиками пальцев к рукоятке пистолета. Килограмм стали, свинца и пороха: не бог весть что по сравнению с тем, что, наверное, ей сейчас устраивают там, снаружи. Но что делать, если все так, а не иначе. Она сняла с запястья браслет-недельку и спрятала в свободный карман. В такой ситуации совершенно ни к чему звенеть, будто на тебе колокольчик. Голова работала самостоятельно, как бы отдельно от нее, почти с того момента, как Поте Гальвес пришел и сообщил о беде. «За» и «против», их соотношение. Возможное и невозможное. Она еще раз прикинула на глаз расстояние, отделявшее дом от решетки и каменных стен, и мысленно перебрала то, что отмечала в памяти последние несколько дней: защищенные и открытые места, возможные пути отхода, ловушки, которых следует избегать. Она столько думала обо всем этом, что сейчас, повторяя пункт за пунктом, не успела почувствовать страх. Если только не было страхом ощущение физической незащищенности: уязвимой плоти и бесконечного одиночества.

Ситуация.

В этом все дело, внезапно поняла она. На самом деле она приехала в Кульякан не для того, чтобы давать показания против дона Эпифанио Варгаса, а для того, чтобы Поте Гальвес сказал: мы остались одни, хозяйка, и она почувствовала себя так, как сейчас, с «зиг-зауэром» за поясом, готовой к испытанию. Готовой переступить порог темной двери, которая двенадцать лет стояла у нее перед глазами, отнимая сон грязными серыми рассветами. А когда я снова увижу дневной свет, подумала она, если только увижу — все будет иначе. Или не будет.

Отодвинувшись от окна, она подошла к столу и сделала последний глоток текилы. Мой стакан остался недопитым, подумала она. На потом. Она еще улыбалась — эта улыбка, родившись на губах, растекалась куда-то внутрь, — когда в светлом прямоугольнике двери обрисовалась фигура Поте Гальвеса. В руках у него был «козий рог», на плече — брезентовая сумка с чем-то тяжелым. Тереса инстинктивно протянулась было к пистолету, но задержала руку на полпути. Только не Крапчатый, сказала она себе. Я лучше повернусь к нему спиной, и пусть он убьет меня, чем перестану ему доверять и позволю, чтобы он понял это.

— Паршивое дело, хозяйка, — сказал он. — Нам устроили такую ловушку, что любо-дорого. Проклятые недоноски.

— Федералы или солдаты?.. Или и те и другие?

— Сдается мне, что федералы, а другие стоят и глазеют. Но все знают. Попросить помощи по радио?

Тереса засмеялась.

— У кого? — сказала она. — Они же все отправились в «Дуранго» объедаться блинчиками с мясом.