не удалось. Вымуштровал их Коломейцев, нечего сказать.

Лукашевич ворочался и ругался. Одежды при нём не было никакой, а выйти на палубу завёрнутым в одеяло он считал ниже своего достоинства. Приходилось терпеть.

Наконец период ожидания кончился, и в каюте появилась Зоя с большим свёртком в руках. Она положила свёрток на край кровати:

– Одевайтесь, старший лейтенант.

Лукашевич посмотрел, что ему принесли. Оказалось, что это полный комплект матросского обмундирования, включая бельё.

– Я отвернусь, – пообещала Зоя.

– Ну зачем же так официально, Зоя? – спросил Лукашевич не без укоризны. – «Старший лейтенант», «отвернусь», «вы»…

– Я уже говорила, старший лейтенант, для того, чтобы наши отношения стали более близкими, чем сейчас, вам придётся потрудиться. Но если вы считаете, что…

– Хорошо, хорошо, – сдался Алексей. – Пусть будет по… э-э-э… вашему.

Он быстро оделся. Потом они с Зоей вышли на верхнюю палубу. Там их уже дожидался капитан Коломейцев.

– Э-э… прибыли, – сообщил Сергей Афанасьевич после того, как они с Лукашевичем обменялись рукопожатиями. – Хм-м… в Мурманск, – как и любой северный моряк, название города-порта Коломейцев произносил с ударением на вторую гласную.

Лукашевич огляделся. Сторожевик стоял у пирса в военно-морском порту Мурманска. Справа по борту был пришвартован катер, слева – малый ракетный корабль класса «Буря». Пирс был ярко освещён. В свете прожекторов кружились редкие снежинки.

– Спасибо вам, капитан, – поблагодарил Лукашевич с чувством. – Вы спасли мне жизнь. Можно сказать, я заново родился.

«Какие банальности я леплю, – подумал он при этом. – Господи, нас совершенно не учат говорить. Всему учат, а этому нет».

Впрочем, на то, чтобы пропустить Зою на сходни впереди себя, его образования хватило. Напоследок, уже оказавшись на причале, он оглянулся, чтобы обозреть «тридцатьпятку» целиком. И увидел: многочисленные вмятины в корпусе катера над ватерлинией, чёрные языки копоти и отверстия пробоин там, где в надстройку попадали снаряды противника. Значит, не пригрезилось, и дело не в широте души. «Тридцатьпятку» атаковали. Война в Заполярье продолжалась…

Громов погибал. Он продвигался в юго-западном направлении уже более восьми часов и окоченел настолько, что ни о чём не мог думать, кроме как о самом процессе продвижения: правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд. И так раз за разом, перестановка за перестановкой.

Поначалу Громов полагал, что ему очень поможет НАЗ. Там были водостойкие спички, там был сухой спирт – можно развести костёр. Там был аварийный радиомаяк «Комар-2М» – по его сигналам уже мчится на спасение целая команда. Там были сигнальные патроны и мортирка – всегда можно сообщить спасателям, где ты находишься. Но по здравому размышлению (которое давалось с трудом – перегрузки при катапультировании, лёгкая контузия от акустического удара не прошли даром) Громов понял: ни от одного, ни от другого, ни от третьего толку не будет. Развести костёр под снегопадом в промёрзшем лесу было хотя и возможно, но очень трудно. Однако не только очень трудным, но просто-таки невозможным оказалось поддерживать пламя костра достаточно долго… Радиомаяк уже приведен в действие. Но смогут ли вылететь спасатели в такую погоду? И будут ли его искать и спасать, если даже его призыв в эфир не захотели услышать?.. И зачем нужны сигнальные патроны, если никто не придёт на помощь?..

Помощи ждать было неоткуда, оставаться на месте – глупо, на таком морозе быстро окочуришься. Громов прекрасно знал, что все эти байки о людях, переживших стужу в зимнем лесу, зарывшись в сугроб, – байками и являются. Значит, нужно наплевать на средства спасения НАЗ и идти. Но куда?..

Громов попытался вспомнить полётную карту. Разведчик крутился у шестьдесят восьмой параллели. Потом он ушёл, потом начался бой, а в этой круговерти уследить за изменением курса и запомнить последовательность этих изменений очень сложно.

Константин решил придерживаться предположения, что по прежнему находится где-то в районе шестьдесят восьмой параллели. Значит, к северу от него находится приграничный городок Раякоски. К нему и нужно идти.

Громову почти сразу повезло. Не пройдя и километра в северном направлении, он вышел на грунтовую узкую дорогу, заваленную снегом, но гораздо более пригодную для продвижения пешком, чем склоны сопок. Указателей на дороге не было, но они были Громову не нужны: если есть дорога, куда-нибудь она выведет.

Однако первый энтузиазм по поводу столь спасительного открытия быстро улетучился. Громов шёл и шёл, а толку от этого было мало – никаких признаков человеческого жилья вокруг не наблюдалось. Что ж поделать, это Заполярье: здесь можно идти сутками и не увидеть ничего, кроме сопок, гранитных валунов и низкорослого леса. И через восемь часов Громов начал терять надежду.

…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…

Пеший безостановочный поход по сугробам отнял последние силы; мороз и не думал убывать, у Константина быстро онемели щёки и наросла бахрома из льдинок на бровях. Конечности тоже теряли чувствительность, хотя лётный костюм был отлично утеплён самым натуральным мехом. А жильём всё ещё не пахло.

…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…

У Громова начал мутиться рассудок. Студёная полутьма наполнилась сгустками сизого тумана, там вспыхивали разноцветные огоньки, туман клубился, образуя невероятные, причудливые фигуры. Эти фигуры не были случайным сочетанием виртуальных частиц – они жили своей жизнью, подчиняясь определённым законам, как рой пчёл или ос. И как осы, они жалили Громова в открытые части тела: в незащищённое лицо, в глаза, в шею.

…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…

Громов пытался отмахиваться от снежных ос. Потом как-то разом вдруг понял, что отмахиваться не надо, нужно терпеть, вглядываться, и тогда, быть может, в тумане проступят контуры другого мира – горячего, солнечного, бесконечно далёкого от этого жестокой реальности, где нет места существу из плоти и крови, где ворочаются среди вечной мерзлоты, в грязи, превратившейся в камень, громоздкие и уродливые боевые машины.

…Правая нога вперёд, левая – опорная, правая – опорная, левая – вперёд…

Разорвав в клочья искрящийся туман, на Громова выскочил большой чёрный зверь. Глаза его кровожадно сверкали. С клыков капала слюна. Зверь напал не сразу. Он стал кружить вблизи Громова, то подкрадываясь, то отскакивая назад, выбирая, словно тигровая акула, время для нападения.

На какой-то момент мир перед глазами Громова померк, и он обнаружил, что лежит в снегу, а чёрный зверь стоит над ним, открыв пасть. Константин приготовился принять удар клыками и смерть, но вместо того, чтобы вцепиться в беспомощное тело, зверь вдруг вывалил язык и щекотно лизнул в замёрзшую щёку.

Чёрный страшный зверь на поверку оказался весёлым, игривым псом породы лайка – ещё совсем щенком. На шее у него имелся большой кожаный ошейник, свидетельствовавший, что пёс этот – не какой- нибудь блохастый бродяга, а вполне пристроенный и довольный жизнью хранитель домашнего очага. Пёс носился вокруг Громова, пританцовывая на снегу от переполнявших его чувств и, как оказалось, громко лаял.

Появление молодого пса с ошейником могло означать только одно – рядом жильё, рядом люди. Помогая себе руками, Громов сел. Потом, отдохнув, попытался встать на ноги. Его повело в сторону, но он удержался, не упал. И тут же услышал совсем близко мужской голос:

– Щекн! Щекн, ко мне! Куда запропастился, собака?

– Помогите! – крикнул Громов и сам удивился тому, каким слабым и больным стал его голос.