Азербайджана и Армении, стали часто вызывать к замполиту и его помощникам из «пятерки» для проведения профилактических бесед. Им было официально объявлено, что письма, приходящие из республик будут вскрываться. Курсанты из числа армян и азербайджанцев ходили невеселые, но стычек между ними не случалось – они, очевидно, понимали, что если начнут выяснять межнациональные отношения здесь, то вылетят из училища в два счета.
Только один из курсантов не сдержался. Сардарян, армянин из Карабаха, проходивший обучение на втором курсе и славившийся большим ростом и зычным голосом, сорвался как-то ночью в бега да так и исчез, растворившись в многолюдье на переломе эпох…
Кремль вмешался в ситуацию в конце июня – когда курсанты вовсю уже занимались в летних лагерях. События развивались так. Помощник замполита по воспитательной работе пригласил свободных от полетов и нарядов курсантов в «ленинскую» комнату, где стоял единственный на весь лагерь телевизор. С заявлением выступал сам Андропов. Он чеканил каждую фразу, глядя на телезрителя в упор сквозь линзы очков в тонкой блестящей оправе. Андропов говорил о том, что эскалация насилия в Нагорном Карабахе достигла апогея, что враждебные антисоветские силы инспирировали конфликт там, где не было никогда почвы для конфликта, что дальнейшее развитие ситуации создает угрозу целостности Союза, а потому необходимо предпринять экстраординарные меры по нормализации обстановки. Юра тогда еще подумал, что националистам не поздоровится. Он не ошибся.
В Азербайджанской ССР и Армянской ССР на всё лето было введено чрезвычайное положение. Воинские подразделения, имеющие опыт боевых действий и выводимые из Афганистана, тут же направлялись и расквартировывались в Нагорном Карабахе и в тех городах, где было выявлено националистическое подполье. Да-да, оказалось, что за последние десять лет в республиках на базе диссидентского движения взросло самое настоящее подполье: с явочными квартирами, с тайными арсеналами, с системой «троек» и «пятерок». Оказалось, что даже погромы не были случайным делом – они были частью большого плана по дестабилизации республик, а погромщики разоряли конкретные квартиры, вырезая семьи по заранее составленным спискам. Националистическое подполье всё же не могло бы чувствовать себя столь вольготно, если бы его деятельность не поддерживалась некоторыми из руководителей местных партийных органов и местной госбезопасности. Все они были разоблачены, арестованы, а многие – приговорены к расстрелу за измену Родине.
Националистический мятеж коснулся Москаленко и с другой стороны. Старший брат Сергей прослужил на полгода дольше положенного – его часть перебросили в Нагорный Карабах, в зону боевых действий, и демобилизовался он только глубокой зимой, перед самым Новым годом. Вернулся домой «злой и веселый» (как охарактеризовал его состояние отец), сразу пошел устраиваться в Школу милиции – и уже на следующий день щеголял в новенькой форме, так и не примерив гражданский костюм. Объяснил свой выбор так. Не хочу, мол, дожидаться, когда эта шваль в Москве бучу поднимет. Чтобы не пришлось, мол, хоронить детей. Железный аргумент!
Юра очень обрадовался тому, что старший брат вернулся из армии таким обновленным и с правильными идеями в голове. Но его одолевали собственные заботы и времени думать о Сергее совсем не было.
Кстати, поначалу Юра писал домой не реже раза в неделю. И не реже раза в неделю получал из дома ответ от отца и мамы – обычно они вкладывали свои послания в один конверт. Но потом стал писать всё реже, и не потому, что как-то охладел к родителям, он продолжал их любить, но потому что, с одной стороны, жизнь в училище была довольно однообразна и писать о хождении в бесконечные наряды не выглядело слишком умным; а с другой стороны – в этой жизни попадались настолько яркие эпизоды, что Юра просто боялся доверить свои впечатления бумаге. Ну как в самом деле опишешь оглушающее состояние свободы, которое охватывает тебя при каждом полете – с инструктором ли, самостоятельном ли? Какие слова способны вместить чувства, производные от ощущения скорости, которое дарует тебе эта стремительная крылатая машина, построенная на земле для неба и… для тебя? Как передашь бумаге, мятому листку в клетку, ту эйфорию, которая держит тебя и не отпускает, даже когда всё уже закончилось и ты идешь по «бетонке» на подгибающихся от перенесенного напряжения ногах?.. Никак не передашь. А потому и стараться не стоит. Зачем? Родители и так догадаются, что если он давно уже выбрал для себя профессию летчика, то, наверное, что-то имел в виду и, наверное, получает удовольствие от процесса. Потому Юра довольно скупо писал всегда о своих учебных вылетах, вообще о самом ярком и интересном в своей жизни, а об остальном, малоприятном или рутинном, писалось еще короче – и письма выходили совсем маленькие. И совсем редко получалось у Москаленко писать после переезда в летний лагерь.
Случилось это в начале апреля, когда снег уже почти везде стаял, а по обочинам провинциальных дорог, узких и колдобистых, с продавленной до осей колеей, зазеленела свежо и ярко молодая трава. К отъезду готовились долго, с томлением и подсчетом дней, а выехали в такой спешке и неразберихе, будто бы в Оренбург входили вражеские танки. Сорок километров курсантов везли на крытых грузовиках, а потом высадили в открытом поле, которое и оказалось летним лагерем. Настоящих зданий в лагере было совсем немного: длинный барак с частоколом антенн на покатой крыше (штаб и офицерская казарма), большой дощатый сортир на десяток посадочных мест и кирпичная (что удивительно!) баня. Жилья для курсантов не наблюдалось – только отрытые ячейки для палаток. Пришлось сразу впрягаться – под команды офицеров и при активной помощи инструкторов по летному делу, которые приехали в лагерь еще на заре, курсанты начали ставить большие брезентовые палатки, настилать досками полы.
С задачей справились до сумерек, потом пошли ужинать. В столовой, занимавшей одно из крыльев штаба, оказалось довольно уютно: вместо привычных длинных столов были расставлены небольшие ресторанные столики на четырех человек, накрытые чистыми белыми скатертями и сервированные по всем правилам ресторанной науки. Курсанты, честно говоря, давно отвыкли от такого сервиса и очень смущались, садясь за столики в заляпанной грязью и в провонявшей потом форме. Ужин поразил еще больше – официантки принесли огромные тарелки с двойной порцией обжаренной картошки и свиными отбивными, к этому можно было взять еще и бутерброды с сыром или ветчиной, а вместо компота здесь полагались натуральные соки. Оказалось, что именно так и выглядит «летная норма» – стандартная кормежка летчиков, отличающая их особый статус перед другими родами войск. Наелись до отвала, после чего всех повели в растопленную баню, где курсантов окончательно разморило. Юра даже не сумел запомнить, как в тот вечер добрался до своей койки, но уснул он совершенно счастливым…
Следующим утром состоялось первое построение курсантов на аэродроме. Без обычной и ставшей привычной зарядки их вывели на взлетно-посадочную полосу, где разбили на звенья, а звенья – на экипажи. Там же и тогда же Юра Москаленко познакомился со своим летным инструктором и с первым «своим» самолетом – «L-39 Aero» чехословацкого производства. В этот день Юра стал самым настоящим летчиком. Начался его личный, долгий и трудный, путь в небо.
«L-39», «Элка» – хорошая, надежная машина. Недаром ее используют в качестве самолета первоначального обучения в большинстве авиационных училищ Советского Союза.
Как и положено, на первом этапе курсанты изучают ее материальную часть, сдают экзамен. Затем – зачетные прыжки с парашютом, изучение азов летной и штурманской дисциплины. И наконец – первый полет на «спарке» (двухместный учебный самолет) со «шкрабом» (инструктором по летному делу).
С изучением материальной части и экзаменом курсанты справились без проблем – они уже изучали «Элку» в стенах училища, прекрасно знали расположение и назначение любых клапанов, переходников и трубопроводов – и хотя многие считали эту науку избыточной (ведь они собирались стать летчиками, а не механиками), но вникали в нее с большим прилежанием – всё-таки это была первая машина, которую им предстояло обуздать и вписать в свою летную книжку. Да и офицеры, преподававшие матчасть, старались как можно доступнее донести информацию до курсантов, рассказывая не просто о клапанах, зазорах, материалах, оборотах двигателя, температурных деформациях, ударный нагрузках и так далее – но и поясняя на примерах из богатой практики, что сделается с самолетом или курсантом, засорись этот клапан или случись на этом кронштейне деформация под воздействием ударной нагрузки. Примеры из практики внушали уважение, а ко всему прочему офицеры часто проводили практикумы по матчасти в виде игры, обрисовывая курсантам различные гипотетические ситуации и требуя ответа, какая именно неисправность могла к такой ситуации привести, – так чисто теоретический курс превратился в весьма познавательное и увлекательное действо.
Подготовка к прыжкам и сами зачетные прыжки с парашютами прошли на удивление буднично, словно курсанты занимались ими каждый день. Прыгали группами по девять человек. Если кто из курсантов и
