Средневековья, все еще представляли грозную силу, что и было подтверждено, к примеру, в 1618 г. в сражении при Белой Горе. Однако исторической перспективы у старой военной школы уже не было. С рождением новой системы, основанной на иных тактических и организационных принципах, она устарела. Натиску испанцев, их порыву были противопоставлены мушкетный и артиллерийский огонь, выдержка и дисциплина. Опыт Тридцатилетней войны и конфликтов 2-й половины XVII в. доказал правоту Морица.

Для того чтобы голландская система получила всеобщее признание и широчайшее распространение, нужно было ее усовершенствовать применительно к более открытым, не столь урбанизированным и освоенным человеком, как Голландия и Бельгия, пространствам. Попросту говоря, голландская система в классическом виде «в чистом поле» были малопригодна. Голландский опыт не мог быть скопирован в чистом виде и требовал определенной умственной работы по приспособлению его к конкретным условиям. Как метко заметил М. Робертс, Мориц и его брат только наметили основные линии развития в подготовке войск, тактике и стратегии, развить которые еще только предстояло. Нужно было почувствовать дух реформы Морица, а не ее форму, и завершить дело, начатое голландцами. Эту задачу попытался решить король Швеции Густав II Адольф. Дж. Паркер, сравнивая опыт реформ, осуществленных Морицем и Густавом Адольфом, отмечал, что «…наиболее важным отличием голландской «военной революции» от шведской заключалось не в самих новшествах, но в их применении и масштабе (выделено нами. – П.В.). Мориц Нассауский редко вступал в сражения (а если и принимал вызов, то возглавлял небольшие полевые армии – около 10 тыс. солдат), так как характер местности, на которой ему приходилось действовать, где доминировала система укрепленных городов, делал полевые сражения большой редкостью – важнее были осады городов. Но Густав действовал в районах, которые были пощажены войной, и если война там и была, то лет семьдесят назад (как это было в Баварии) или того больше. Таким образом, здесь было немного хорошо укрепленных городов – хотя, если они и существовали, их приходилось осаждать на «голландский манер» – и контроль за местностью достигался только посредством победоносных баталий…»²¹³.

Возможно, что нововведения Густава Адольфа по прошествии почти трехсот лет выглядят уже не так революционно (тем более что, как уже было отмечено выше, многое из того, что он ввел в шведскую военную практику, уже было опробовано военачальниками в предыдущем столетии), как в свое время, и что сам король больше заслуживает внимания как государственный и политический деятель, нежели как полководец и военный реформатор. Именно так оценивает его деятельность, к примеру, английский историк Р. Бржезинский, считающий, что Густав Адольф заслужил известность как великий полководец и реформатор только благодаря стечению обстоятельств²¹⁴. Однако, принимая во внимание эту критическую точку зрения, все-таки необходимо отметить, что своей деятельностью Густав Адольф в немалой степени способствовал ускорению развития западноевропейского военного дела и победе в конечном итоге тех идей, выдвинутых Морицем Оранским, реализация которых привела к завершению создания армий Нового времени и соответствующей военной традиции.

Шведы достаточно рано ознакомились с идеями Морица Нассауского. Еще в 1601 г. его кузен, Иоганн Нассауский, прибыл в Швецию и попытался реорганизовать шведскую армию по голландскому образцу. Однако его попытка не имела успеха, что и показали сокрушительные поражения шведской армии от поляков под Вейссенштейном в 1604 г. и Кирхгольмом в 1605 г. Нельзя назвать удачными и действия шведской армии во время осады Пскова в 1615 г. Памятуя о недостаточной боеспособности шведской армии, выявившейся в ходе столкновений с поляками и русскими в начале XVII в., Густав II Адольф приступил к реорганизации шведской армии. В 1620 г. он направился в длительную поездку в Германию, где изучил все последние военные новинки и, очевидно, пришел к выводу, что голландская военная система является наиболее перспективной.

Не вдаваясь особенно в подробности тех реформ, что были осуществлены Густавом Адольфом (они неоднократно были описаны в литературе), отметим, что «шведский лев» сделал ставку на всемерное усиление огневой мощи своей пехоты за счет дальнейшего увеличения удельного веса мушкетеров и развития легкой полевой артиллерии, придаваемой пехоте. Боевые порядки шведской пехоты были еще более растянуты по фронту за счет сокращения их глубины. «Шведский боевой порядок значительно расползся по фронту; современники видели в нем не столько активные свойства, как оборонительные: Густав Адольф создал из людей нерушимую живую стену…»²¹⁵. Вслед за Генрихом IV шведский король попытался насадить в шведской кавалерии наступательный дух и усилить ее огневую мощь, перемешав ее с подразделениями мушкетеров. Но самое главное, Густав Адольф уделил огромное внимание отработке тесного взаимодействия мушкетеров, пикинеров, артиллерии – полковой и полевой, и кавалерии на поле боя. Все вместе взятые, эти усовершенствования в голландской военной системе позволили шведской армии с успехом противостоять и польско-литовской армии, действовавшей в совершенно иной военной традиции (о чем будет подробнее сказано в следующей главе), и исповедующей старые тактические принципы имперской армии на полях сражений Тридцатилетней войны.

Конечно, старая традиция не ушла в прошлое сразу после того, как шведы одержали верх над имперцами при Брейтенфельде в 1631 г. На первый взгляд Дж. Паркер был прав, когда писал, что это было «…классическое столкновение между традиционным боевым порядком, использовавшимся со времен Итальянских войн, и новым: солдаты Тилли, построенные в 30 шеренг в глубину и 50 рядов в ширину, встретились со шведскими мушкетерами, выстроенными в шесть шеренг, и пикинерами – в 5, поддержанных многочисленной полевой артиллерией. Превосходство шведов в огневой мощи было ошеломляющим…»²¹⁶. Если бы все было именно так, то большая европейская война, в которую вступил Густав II Адольф, закончилась бы очень быстро и не заслужила бы наименование Тридцатилетней. Однако опытные имперские и испанские генералы, не отказываясь полностью от привычной им традиции, попытались, и не без успеха, внести определенные коррективы в свою практику. Дальнейший ход войны показал всю значимость субъективного фактора – не приверженность испано- католической или протестантской системам автоматически гарантировала победу или же поражение, а талант того или иного военачальника, посылавшего свои регименты, терции и роты в бой. Так, под Люценом сражение между шведами и имперцами фактически закончилось вничью, под Нордлингеном шведы и их союзники были наголову разгромлены имперцами. Французы, пытавшиеся применять шведскую систему, были разбиты в июне 1639 г. под Диденгофеном имперским фельдмаршалом Пикколомини, но в мае 1643 г. при Рокруа испанская армия, костяк которой составили опытные ветераны tercio Фландрской армии, была наголову разгромлена французами.

Вокруг последней битвы, равно как и вокруг сражений, что дал «шведский лев» имперцам в ходе своей короткой, но яркой карьеры, сложилось немало мифов и легенд. Наиболее распространенный из них гласит, что массивные испанские tercio не устояли против огня французской артиллерии и пали под атаками неприятельской кавалерии. «В пользу Франции сыграли два фактора: превосходство кавалерии и артиллерии – богатого войска и войска богатых… Тяжеловесность испанских боевых порядков восходит к эпохе, – писал П. Шоню, – когда копье торжествовало над мушкетом… Рокруа – это признание превосходства огня. А значит, великий сдвиг в тактике ведения войны». Конечно, на первый взгляд все было именно так, и трудно возразить историку, делающему такой вывод. Но вместе с тем и сто лет назад попытки массивных баталий швейцарцев или ландскнехтов противостоять атакам конницы, поддерживаемой огнем артиллерии, заканчивались для пехоты столь же печально. Другое дело, что поражение испанцев при Рокруа стало своего рода символом – испанские tercio, слывшие десятки лет непобедимыми, были разбиты, и их поражение совпало по времени с началом упадка военной мощи Испании. В сознании современников два этих события наложились друг на друга, и родился очередной исторический миф. Тем не менее, вне зависимости от того, как оценивать сражения, данные Густавом Адольфом или Конде, одно очевидно совершенно точно – Тридцатилетняя война стала последней войной, в которой традиционные массивные «баталии» вооруженной древковым оружием тяжелой пехоты попытались противостоять артиллерии, кавалерии и пехоте, оснащенной преимущественно огнестрельным оружием и действовавшей в неглубоких (относительно первых, конечно) боевых порядках. В этой войне при столкновении двух школ, исповедовавших разные тактические принципы, огонь окончательно победил удар. Американец Ф. Прэтт, характеризуя испано-католическую военную систему, метко сравнил ее с крепостью²¹⁷, и подобно тому, как средневековые крепости пали под огнем артиллерии, так и эта последняя средневековая крепость рухнула под залповым огнем мушкетеров и полковой артиллерии. И самый главный вывод, который сделал П. Шоню из рассказа о Рокруа, может быть вполне назван