Керри с некоторым раздражением окинула взглядом ее элегантный дорогой наряд – кремовую блузку, гофрированную бежевую юбку и светло-зеленый шифоновый шарф – и отметила, что Евины седеющие волосы, как всегда, аккуратно причесаны и уложены. Затем она с искренним недоумением распахнула лучистые правдивые глаза и воскликнула:

– Неужели?

«Слава Богу, – подумала она, – что мама не поведала всей округе истинную причину моего отсутствия за прилавком. Но какое дело Еве до того, как я распоряжаюсь своим временем? Какое она имеет право намекать, что грешно менять дело на безделье?!»

Ева порылась в сумочке, извлекая оттуда ириску и, наклонившись, протянула ее Джонни, проворковав при этом:

– Угощайся, мой сладкий! Ириски полезны маленьким мальчикам!

У Керри ком подкатил к горлу. Этой несчастной пожилой даме, чей муж и единственный сын погибли от рук нацистов, после всех ее мытарств хотелось обрести на склоне лет утешение – внука. Но, похоже, мечте не суждено сбыться: ее дочери Кристине, воссоединиться с которой Еве удалось лишь благодаря счастливому случаю, до сих пор не удалось забеременеть.

Джонни вежливо прошепелявил «спасибо», взял ириску и немедленно засунул ее в рот. Керри неодобрительно прищурилась, надеясь, что его не стошнит от такого количества сладкого, и поторопилась увести его, сказав на прощание:

– Мы как раз идем проведать мою маму. До свидания!

– Очень жаль, что вы спешите, – ответила с сожалением Ева и прибавила по-немецки: – До свидания!

К ее изумлению, малыш Джонни бодро откликнулся:

– Ауфвидерзеен!

Керри обомлела, но чуть погодя вспомнила, что отец Кейт – немец. Наверняка это Карл научил внука нескольким элементарным бытовым фразам, хотя сам на людях говорил исключительно по-английски.

– Привет! – окликнула Керри Летти Дикин, ставя на тротуар тяжелые хозяйственные сумки с фруктами и овощами. – Какая прекрасная стоит погода, однако! Вот было бы здорово, если бы она продержалась до коронации!

– Да, это было бы великолепно, – согласилась Керри, отметив, что по странному стечению обстоятельств среди ее знакомых и соседей немало евреев и немцев. Впрочем, никто не воспринимал Кристину и Еву как немцев, лишь кое-кто вспоминал иногда, что они «еврейские беженцы». Вот отец Кейт – Карл Фойт – чистокровный немец. Он попал в Англию как военнопленный в Первую мировую войну и предпочел не возвращаться в Германию, а жениться на девушке из юго-восточного Лондона и осесть на площади Магнолий. Овдовев, он вскоре после окончания Второй мировой женился во второй раз и переселился в Гринвич, в дом своей супруги.

– Бездельничаем, Керри? – беззлобно воскликнул, завидев знакомое лицо, пузатый продавец, когда они проходили мимо прилавка. – Я бы тоже с удовольствием взял выходной!

– Так что вам мешает? Отдыхайте, все равно у вас почти ничего не покупают, – съязвила Керри, не упустив случая уколоть конкурента.

Мужчина добродушно усмехнулся. Он не обижался на Керри Дженнингс, всегда веселую и приветливую, достойную дочь своего отца, трудяги и балагура, о котором никто никогда не сказал худого слова.

Керри взглянула на их семейный прилавок. За ним в этот момент стояла ее мать, она отпускала постоянной покупательнице морковь. Вид у матушки был усталый. Керри глубоко вздохнула, готовясь выслушать ее длинную возмущенную тираду по поводу того, что ей приходится работать за дочь. Но вместо Мириам к ней обратилась ее племянница Берил.

– Привет, тетя Керри! – закричала эта девятнадцатилетняя девица, протискиваясь сквозь толпу покупателей, запрудившую в это погожее утро Главную улицу Льюишема. С непосредственностью, свойственной ее возрасту, Берил во всеуслышание заявила, что ей не нужно объяснять, почему Керри приглядывает за Джонни, она и сама все знает.

– Слава Богу, – искренне отреагировала Керри. Услышь Джонни, что его старший брат пропал и его разыскивает полиция, он бы расхныкался и добавил хлопот и без того донельзя взвинченной Кейт. – А почему ты не в конторе? До обеденного перерыва ведь еще далеко, не так ли?

– У нас заболел курьер, и я ходила вместо него на почту, – пояснила Берил. – Бедняжка простудился. А потом я решила проведать бабулю. Она жалуется на ноги, ей трудно весь день стоять за прилавком.

Керри поморщилась и с сомнением хмыкнула. Телячьи нежности! Все в их семье знали, что Мириам начинает сетовать на свои больные ноги лишь тогда, когда ей что-нибудь не нравится. А вообще-то она может легко пройти несколько миль и даже не передохнуть, если ей такое вдруг приспичит.

– Взгляни, тетя Керри, какую я купила себе губную помаду! – Берил достала из кармана вязаной кофты пластмассовый тюбик. – Симпатичный оттенок, правда? – несколько неуверенно спросила она, выкручивая из футляра столбик сочно-вишневого цвета.

Сомнения, написанные на лице девушки, были вполне объяснимы: в ее нежном возрасте не стоило красить губы помадой столь вызывающего цвета.

Со свойственной ей прямотой Керри заявила:

– С ней ты будешь выглядеть так, словно бы перепачкалась вишневым вареньем. Хочешь верь, хочешь не верь, но я бы на твоем месте вообще не пользовалась косметикой.

Племянница ей, разумеется, не поверила. Высокая, ладная, с прямыми русыми волосами и подкупающе невинным юным лицом, Берил недооценивала свою внешность и считала себя дурнушкой. Косметика была ее единственной надеждой.

– Я подумала, что с ней я буду не так похожа на учительницу воскресной школы, – огорченно произнесла она, убирая помаду в карман.