весенними дождями, теплыми добрыми осенними дождями. Этому отдавались. В этом растворялись. И вместе с тем чувствовали себя свободными, чувствовали себя совершенно свободными. Были полны радости, понимаешь. Плакали от радости. У тебя ее было бы вволю. Плакали от радости. Отдавались целиком. Плакали от благости. Все. Пили это молоко. Запасались, насыщались, купались в этой благодати. Ее было слишком много. Она пропадала зря. Слишком много ее пропало. Не знали уже, что с ней делать. Она лилась со всех сторон. Не то, что теперь. Теперь ее не хватает. Теперь мы проводим каналы. Теперь мы словно хлебопашцы, словно крестьяне, словно земледельцы, словно садовники, которым не хватает воды; и поэтому мы устраиваем запруды, чтобы не потерять ни капли из тоненькой струйки; чтобы не дать ничему пропасть. Мы строим запруды и каналы, системы каналов; мы распределяем, мы регулируем, мы используем эту тонкую струйку воды; воды вечной; струйку воды из вечного источника. Мы стараемся использовать ее как можно лучше. А земли наши все же политы скудно. Земли наши скудны. Скудная струйка воды. Скудные земли. Скудные урожаи. В своих оскудевших руках мы приносим лишь скудный урожай. Счастье еще, если мы хоть что–то приносим. Она лилась рекой. Лилась неиссякаемым потоком. Есть разница между большой рекой и детскими забавами. Между большой рекой и каналами, искусственными, водными забавами. Но я — лишь слабая женщина. Этим–то ты и пользуешься. Ты этим злоупотребляешь. Ты сильнее меня. Но Бог сильней и тебя, и меня. Ты сопротивляешься. Ты споришь. Ты упорствуешь. Но Бог, коли будет Ему угодно, сильнее всех. Бог, если будет на то Его воля, сотворит то, чего я, недостойная, сделать не могу. Деяния и молитвы Иисуса, обеты Иисуса, деяния и молитвы всех святых работают на нас. И кто знает, быть может, Бог пошлет что–нибудь в ответ на мои молитвы, как бы мала, недостойна и убога я не была. Быть может, Он пошлет, без сомнения, Он пошлет многое в ответ на твои, ибо нужно молиться о себе, сначала нужно молиться о себе, Богу угодно, чтобы люди молились и чтобы сначала они молились о себе. Иначе в человеке появилась бы гордыня. Даже капелька гордыни — уже гордыня. Господь вырвет тебя, Господь освободит тебя из этого рабства. Господь спасет тебя. Господь избавит тебя от этой тревоги. Этой опасной, этой губительной тревоги. Гибельной для твоей души. Смертельной тревоги. Господь выведет тебя на свет из той тьмы, из тех потемок, в которых ты ищешь.

Нужно молиться о себе в числе прочих, среди прочих, заодно со всеми.

Все, что я хочу тебе сказать, все, что я могу тебе сказать, я, слабая женщина, — это то, что если бы великий святой Франциск, наш брат Франциск, был здесь, я уверяю тебя, он не только не рассуждал бы, как ты, дитя мое, дочь моя; уверяю, что, услышав подобные речи, он пришел бы в ужас; уверяю, что они ранили бы его в самое сердце. А впрочем, нет, дитя мое, бедное мое дитя. (Почти смеясь). Они вовсе ничего ему не сделали бы. Потому что он ничего и не услышал бы (смеясь), и не потому, что он — глухой, он не услышал бы их вовсе. Все были бы избавлены от этих слов. Лик небесный был бы избавлен от них. Ведь если бы он присутствовал среди нас, дитя мое, если бы наш Франциск находился здесь, если бы он был здесь, мое бедное дитя, мое дорогое дитя, то ты сама не произнесла бы их; будь он здесь, ты склонила бы голову, прекрасное дитя, твое сердце растаяло бы. И ты пошла бы следом, ты пошла бы следом. Твое сердце растворилось бы в истинно благоговейной любви. Господи, святые Твои должны были бы жить вечно. Они уходят слишком рано; всегда слишком рано. Ты призываешь их всегда слишком рано. Тебе их и так хватает. У тебя их и так достаточно. А нам их очень не хватает. Нам, грешным, их очень не хватает. Нам их недостает. Нам их так недостает. Нам их всегда не хватает. У остальных как–то получалось. У нас же, слабых женщин, никак не получается.

Скажу больше, дочь моя, если только можно испытывать на небе какое–то страдание, — слова, подобные тем, что ты только что, что ты недавно произнесла, — вот то, что может причинить самую острую боль, если они их слышат, если бы они когда–либо их услышали, вот то, что может причинить самую острую боль святым, сущим на небесах.

Жаннетта

– Я сказала только, простите, я сказала только одно: никогда мы, простые смертные, не бросили бы Его, никогда мы не отреклись бы от Него. Это правда. Я говорю только: никогда люди из здешних мест, никогда мы, простые смертные, никогда те, кто родом из Лотарингии, никогда те, кто родом из долины Мёз, никогда прихожане нашего прихода или прихода Вокулер, или Домреми, никогда те, кто из Максея, не бросили бы Его. Мы — большие преступники, мы — большие грешники. Но никогда мы не сделали бы этого.

Никогда мы не позволили бы сделать это.

И, что хуже того.

И, что самое худшее.

Из всего.

Я не люблю англичан. Но уверяю Вас: никогда англичане не позволили бы сделать это.

Госпожа Жервеза

– Берегись, дитя мое, гордыня не дремлет; всегда нечистый настороже. Верх его искусства — обратить во грех те самые чувства, которые влекли нас к Богу, которые возносили нас к Богу.

Которые направляли нас, которые приводили нас на путь служения Господу.

У нас есть чувства двух сортов, дитя мое. Два рода чувств взрастает в нас, созревает в нас, дитя мое, делит меж собой нашу душу, два рода страстей; две наклонные плоскости словно два ската крыши увлекают нас; два разных механизма заставляют нас клониться, крениться; два механизма, два откоса нас увлекают; два движущих механизма, два склона заставляют нас соскальзывать, скатываться в одну или другую сторону.

Есть чувства, которые склоняют нас, направляют нас к Богу; которые ведут, которые приводят нас к Богу, есть страсти, которые возносят нас к Богу, есть механизмы, которые увлекают нас к Богу; есть скат, наклонная плоскость, склон, спуск, который заставляет нас соскальзывать, скатываться на сторону Бога.

Но увы, увы, к несчастью, есть и другая сторона. Есть чувства, которые отклоняют нас, отдаляют нас, соблазняют нас, отвлекают нас от Бога; которые ведут нас в противоположную сторону, уводят нас, которые совращают нас, которые отвращают нас от Бога; есть страсти, которые вырывают нас у Бога; есть механизмы, движущие механизмы, которые оттягивают нас от Бога; есть скат, наклонная плоскость, которая заставляет нас ускользать от Бога; наклон, спуск, который заставляет нас соскальзывать, скатываться на другую сторону, увы, не на ту сторону, где Бог.

Но ведь пока дьявол действует на своей стороне, мое бедное дитя, бедное дитя мое, можно в каком–то смысле сказать, что и говорить не о чем; увы, увы, к несчастью, увы, как ни грустно, как ни ужасно это говорить: но ведь пока он действует на своей стороне, можно было бы в каком–то смысле сказать, ты прекрасно меня понимаешь, милое мое дитя, можно было бы в определенном смысле сказать, что это его право; что это законно, как бы законно; когда он действует в своих владениях, в своем царстве, увы, в своем царстве погибели; когда он действует в сфере тех чувств, которые работают на него, когда он действует в сфере тех чувств, которые ему служат, которые у него в услужении по самой своей природе; которые созданы, которые, увы, как бы созданы для него; когда он действует, когда он играет на страстях, которые ему принадлежат; когда он, презренный, разыгрывает свою карту; когда он спускается по склонам, которые, увы, как бы ему отведены. Как бы оставлены.

Вот только при этом его владения, его царство, его презренное царство всегда было ограничено. Он никогда не получал, он не мог получить больше определенного числа душ. Тогда он, презренный, придумал, изобрел, он, коварный, несущий погибель, заразу, придумал, додумался изобрести еще один грех; новый грех; необычный грех; собственный грех; особенный грех; грех, при помощи которого он наконец проникнет на другую сторону; при помощи которого он наконец удвоит, он бесконечно, безгранично расширит свои владения, свое царство погибели; при помощи которого он введет в соблазн, он искусит самих святителей Божиих.

Он дотянется рукой до самих святителей Божиих.

Презренный, дважды презренный, подлый — одной и другой рукой.

Грех, который уже не просто такой же, как все остальные. Как все остальные грехи. Как все существующие грехи. Как его братья, его презренные братья — грехи. Новый грех. Хитроумный грех. Грех — не чета другим. Всем другим грехам. Грех, который заставляет пороки и добродетели, равно пороки и добродетели, дуть в одну дуду. И быть может, больше, определенно больше добродетели, чем пороки. Который царит, прежде всего, над всеми остальными своими братьями — грехами, своими меньшими