Большой шатер находился далеко внизу под ним. Он поравнялся с вершиной холма, где совсем давно стоял с девушкой, и продолжал подниматься – должно быть, сильно ударился о землю там, внизу, и его отбросило сюда, – но так медленно, что знал: повода беспокоиться нет. Было так славно парить здесь в одиночестве, смутно помня об остальных, направлявшихся на юго-восток. Все они были связаны теперь с холодным, разумным предметом, который до него не мог дотянуться; каждые несколько секунд он ощущал, как еще один из них уходил туда... нет, не уходил, скорее, оказывался там, переставая существовать в шатре... А еще дальше, в темноте на севере и на востоке, ощущалось несколько независимых друг от друга встревоженных сознаний... одно из них, кстати, слегка подозрительное...

Вдруг он ощутил, что что-то в этой темноте знает о нем, наблюдает за ним. И он понимал, что может увидеть это, если захочет, ибо смотрел сейчас не глазами...

Но он испугался и захотел обратно, вниз, пытаясь отгородиться холмами от того, в темноте; одного желания было достаточно, чтобы двигаться, и ему пришло на ум, что страх в чистом виде, очищенный от гормонов и рефлексов физического тела, оказывает парализующее действие и что, если бы он не находился в своем теле совсем еще недавно, он, возможно, вообще не смог бы двинуться с места.

Эта тварь в темноте знала, что он отступает, и он чувствовал, какое удовольствие это ей доставляет.

Скоро, произнесла она без слов. Ты всегда любил меня больше всех. Только меня.

Он не пытался разглядеть ее, но понял, что это ничего не меняет, ибо и так прекрасно знал, на что она похожа. На него самого.

И за мгновение до того, как вершина холма заслонила ночное небо, он уловил слабую... нет, не мысль, а скорее эмоцию: лежавшее под ним, в шатре, физическое тело медленно, но верно изнашивалось, разлагалось, тогда как физическое тело там, в холмах, крепло. Неужели кровь, переданная одним другому, являлась символом связи, перехода? Неужели эта тварь превращалась в него? Неужели настанет день, когда она сложится окончательно и уйдет, оставив его, Риваса, лежать бездумным полиэтиленовым пакетом или кататься по ветру с шарами перекати-поля?

Уже почти нырнув обратно под оболочку шатра, который приближался, вырастая в размерах, он сообразил, что уловил еще одну полумысль-полуэмоцию этой твари: та была довольна, что он выбрал алкогольную блокаду, а не болевую. Потому что ей не хотелось... чего? Ущерба своему... своему двойнику? Мы теперь вроде братьев, решил он, оказавшись внутри дымного шатра и позволяя себе вернуться в свое тело. Или соперников.

Звук обрушился на него так резко, что он подпрыгнул перепуганным котом, и его пропитанные алкоголем органы пищеварения возмущенно отозвались на это движение. Стиснув зубы, он поднялся на ноги, шатаясь, ни на кого не глядя, выбежал из шатра и там, на дороге, избавился от большей части бренди и неожиданно большой дозы дикого аниса. По счастью, подобная реакция на причастие не была редкостью.

Чуть позже он вернулся обратно и прислонился спиной к стенке шатра, упершись пятками в пыль. Брезент прогнулся под его весом, и он отдохнул так немного в полулежащем положении, повернувшись лицом к востоку. Что ж, подумал он, по крайней мере на этот раз я не стоял на карачках, тявкая как бродячая шавка. Он зажмурился и набрал полную грудь свежего предрассветного воздуха.

Вдруг до него дошло: рассвет? И впрямь, небо за черным холмом начинало светлеть. Боже, подумал он во внезапной панике, неужели я вырубался на всю ночь? Значит, группа Ури уже выехала?

Он выпрямился и огляделся по сторонам. Несколько фигур в капюшонах еще суетились на поляне перед выходом из шатра, и он, шатаясь, устремился к одной из них и схватил ее за плечо.

– Послушайте, – пролепетал он. – Я... Мне полагалось быть... Понимаете, я из той группы, что должна была отправиться в Священный Город, но я только сейчас оправился от чертова причастия. Они ведь еще не отправились, нет ведь?

Фигура – в темноте Ривас не определил, мужчина это был или женщина, – вырвала плечо.

– Я... я не знаю, – всхлипнул голос. – Спроси кого-нибудь у входа. – Фигура отшатнулась от него и тут же растворилась на фоне темного холма.

Ничуть не ободренный таким ответом Ривас повернулся ко входу, до сих пор ярко освещенному изнутри.

– Скажите, группа, направляющаяся в Священный Город, еще не отправлялась? – хрипло спросил он у полудюжины людей, столпившихся там. – Я... э... должен быть... ну, типа с ними, ясно? – Он умоляюще оглядывался по сторонам.

Темные капюшоны повернулись в его сторону, но лиц против света он не видел.

– Они выехали несколько часов назад, брат, – произнес не самый дружелюбный мужской голос. – И их пастырь лично присмотрел за посадкой в фургон и убедился, что не забыли никого, даже тех, что не пришли еще в сознание. – Мужчина шагнул ближе. – Как тебя зовут, брат? Пытаться с помощью лжи попасть в город нашего Господа – грех, и весьма серьезный.

Еще одна фигура в рясе с капюшоном выступила из толпы.

– Его зовут брат Боуз, – сказала сестра Сью. – Хватайте его, он...

Ривас повернулся и бросился в темноту по тропе, ведущей вверх по холму. Он не слышал ничего, кроме топота тяжелых башмаков за спиной и стука собственного сердца в ушах. Он успел пожалеть, что за годы спокойной жизни в Эллее не заботился должным образом о физической форме, а потом чья-то рука толкнула его меж лопаток, и он, потеряв равновесие, полетел вперед, проскользил на пузе по земле и застыл в облаке пыли, отплевываясь и пытаясь вздохнуть.

Сильные руки рывком вздернули его обратно на ноги; он бы упал, если бы двое мужчин не подхватили его и не развернули лицом к шатру. Сестра Сью приблизилась к их задыхающейся троице, и в неверном рассветном освещении Ривас увидел на ее лице широкую, хищную улыбку.

– Он избавитель, – объявила она своим спутникам. – Тот самый, что убил нашего пастыря на стадионе в Серритос. Ему известен способ сопротивляться причастию. – Она остановилась перед ним, и ее полный свирепой радости взгляд заставил его зажмуриться. – Но и он у нас... уязвим, верно, ведь, братец? Его тоже можно заставить забыть кое-что – вроде того, кому принадлежит музыкальный инструмент или сколько ему лет. Да, – она негромко рассмеялась, протянула руку и провела пальцами по его исцарапанной, окровавленной щеке. – Да, я полагаю, после пары причастий в крепко