Услышав эти слова, обращённые именно к нему, а особенно голос, показавшийся вдруг знакомым, первосвященник в первое мгновение испугался и отпрянул назад, чуть не выронив из рук масляную лампу и опрокинув стоявший позади него неизвестно кем оставленный большой глиняный кувшин. Тот с ужасающе громким грохотом, ударяясь об каменные стены, покатился по полу Храма. Теперь уже своё присутствие Каиафе скрывать было поздно, да и незачем.
– Кто ты? И что тебе нужно в столь поздний час? – с напущенной строгостью спросил первосвященник, но, чувствуя при этом, как дрожит его собственный голос от испуга. Конечно, ему было чего бояться, ведь поздние посетители всегда приносят неприятные новости или хуже того, часто оказываются разбойниками. К тому же незнакомец, стоявший у входа, не видя сквозь деревянные двери, что разговаривает с первосвященником, безошибочно обратился к главному жрецу по имени. Вот именно это особенно настораживало и пугало.
«Значит, он знал, что в Храме в этот час корме меня, никого другого нет? Что же получается, за мной следили?» – с тревогой раздумывал первосвященник, пребывая в нерешительности – открывать дверь или нет. Неожиданный же гость его, казалось, сквозь толстое дерево входных дверей почувствовал тревогу и сомнения главного жреца.
– Не бойся, открывай! Не следил за тобой никто, но я пришёл к тебе, Каиафа, ибо я тот, кто тебе нужен, – сказал тихо, почти шёпотом, пришелец. Почему первосвященник, всегда осторожный и подозрительный, недоверчивый и опасливый позволил своему ночному гостю войти в Храм, ответить на этот вопрос, наверное, не смог бы никто, даже Каиафа самому себе, спроси его кто-нибудь в тот момент об этом. Но какое-то внутренне желание, ожидание чего-то, простое наитие подсказало жрецу, что пришёл именно тот человек, кого он всегда ждал в тайных своих мыслях и чаяниях. Так иногда бывает, когда выработанное долгими годами предчувствие вдруг вырывается из глубины человеческого сознания наружу, дабы заявить, что наболевший вопрос, с которым живут, о котором постоянно думают, будет, наконец-то, решён именно сейчас. Первосвященник был уверен, что всё обязательно вернётся на круги свои, жизнь вновь размеренно потечёт в прежнем своём русле. Эта уверенность появилось у него довольно давно, но понять, кто или что поможет разрубить ему сложный узел, завязанный им самим, прокуратором и нищим проповедником из Каперанума, Каиафа никак не мог. Вот и сейчас он почувствовал, что настал момент его истины, а потому, прислушавшись к своему внутреннему голосу и успокоившись вдруг, сказал: «Ладно, входи!» – и отодвинул в сторону тяжёлую железную щеколду.
Первосвященник чуть приоткрыл массивную дверь и пропустил в Храм ночного гостя. Масляная лампа горела очень тускло, фитиль её постоянно мерцал, потому лица своего нежданного посетителя Каиафа сразу рассмотреть не смог, но не только из-за темноты, а ещё из-за того, что на голову незнакомца был наброшен край плаща. Правда, первосвященник успел заметить, что ночной гость и сам заметно волновался, так как, зайдя внутрь храма, тут же выглянул наружу, как бы проверяя, не шёл ли кто следом, будто кому-то очень надо было следить за ним в такую непогожую погоду да ещё ночью. Но, тем не менее, незнакомец повёл себя очень осторожно. Не обнаружив на улице ничего подозрительного, он с силой толкнул одну из створок дверей, приналегая на неё спиной. Та медленно и бесшумно затворилась. Ночной гость задвинул засов и подёргал на себя дверь, как бы проверяя, хорошо ли она заперта, и затем уже повернулся к жрецу. Все эти меры предосторожности очень удивили первосвященника, но он даже не подал никакого вида, а, напротив, повёл себя так, будто не заметил волнение своего посетителя. В том, что ночной гость сам пребывал в беспокойстве, сомневаться не приходилось, ибо его поведение говорило об этом.
«Да, на бродягу он явно не похож», – размышлял Каиафа. Пока гость закрывал дверь, стряхивал капли дождя с плаща, первосвященник спокойно стоял и ждал, стараясь разглядеть позднего посетителя. При слабом свете чадящего фитиля ему удалось кое-как рассмотреть одежду и сандалии ночного пришельца. Такие вещи, что были на незнакомце, мог носить человек состоятельный, с весьма хорошим достатком, а не нищий бродяга, Наконец, незваный гость повернулся лицом к Каиафу.
– Так, с чего же ты решил, что нужен мне? И чем, по-твоему, сможешь помочь нам? – усмехнувшись, спросил первосвященник своего посетителя и вдруг почувствовал, как его сердце учащённо забилось, ибо непонятная и внезапная тревога вдруг охватила Каиафу. Почему и откуда возникло то беспокойство, было совершенно непонятно, однако оно усиливалось. Не желая, чтобы ночной гость заметил это волнение, первосвященник спросил.
– Как тебя зовут? Или ты не хочешь называть своего имени?
– Знакомиться будем после! – несколько грубовато ответил незнакомец. Он внимательно огляделся, хотя, что можно было увидеть в темноте, царившей в Храме. Незваный гость молчал. Наступившая пауза затягивалась, и, казалось, никто не хотел первым нарушать её, ибо каждый думал о своём. Пока первосвященник размышлял, как ему вести себя, Иуда, а это был именно он, мой тайный соглядатай, сбросил со своих плеч плащ и, стряхнув ещё раз с него капли дождя, зловеще проговорил. – Имя моё не так важно в нашем с тобой общем деле, первосвященник Каиафа! Скажу тебе одно: я – первый из двенадцати учеников того самого проповедника из Капернаума, которого ты мечтаешь притащить на суд Синедриона.
Первосвященник, услышав слова ночного гостя, вздрогнул от неожиданности и застыл на месте, ибо у него на какое-то мгновение даже перехватило дыхание и отнялись ноги, отчего он чуть не упал на пол. Радостная мысль птицей забилась в голове Каиафа. Это было не просто удачей. Главный жрец иерусалимского Храма ожидал всего чего угодно, он даже надеялся, что самозванца всё-таки схватят римские воины по приказу прокуратора и бросят нищего бродягу в подземелье. Каиафа возлагал некоторые свои, пусть слабые, но надежды и на тетрарха Ирода-Антипу. Правда, надежды те были весьма незначительны, но всё равно жрец уповал на то, что правитель Галилеи, как истинный иудей, отдаст самозванного пророка в руки справедливого суда Синедриона.
Ведь не побоялся же он усечь голову сумасшедшему кликуше по имени Иоанн, проповедовавшему из пустыни и заявлявшему, что Иисус из Назарета чуть ли не новый мессия, приход которого евреи ожидали вот уже несколько сот лет, – справедливо полагал первосвященник и был по-своему прав. Жрец мечтал о любой, даже самой малой толики счастливой случайности, но её всё не было и не было. И вдруг к нему пришёл один из тех двенадцати, которые постоянно и везде ходили вместе с самозванцем и назывались его учениками. О такой удаче главный блюститель веры, не то чтобы не мог, а даже боялся подумать. Каиафа еле сдерживал свою радость, ведь ему так сильно вдруг захотелось потереть руки, и было отчего, ибо такой успех вполне мог считаться полной и абсолютной победой.
«Однако не стоит показывать этому ученику самозванца, что я очень уж доволен его приходом, а то слишком возгордится той честью, что я ему оказал своим приёмом», – подумал Каиафа и строго взглянул на ночного гостя. Тот спокойно стоял и молча смотрел на главного жреца, который всеми силами старался не показать своих эмоций, распиравших его в этот миг.
– Для чего же ты пришёл ко мне словно вор под покровом ночи, а не днём как честный и добропорядочный человек? – нарочито безразличным тоном задал вопрос Каиафа посетителю, всячески скрывая свою радость.
– А потому, что предложение, с которым я пришёл, добропорядочные и честные люди не делают, а благочестивые не принимают. Мы с тобой, Каиафа, такие, какие есть! Давай не будем хитрить друг перед другом, прикидываясь добродетельными и бескорыстными. Ты прекрасно понимаешь цель моего визита! Это, во-первых! – глядя прямо в лицо первосвященнику, откровенно и цинично сказал ему его ночной гость.
Об этом разговоре мне, конечно же, станет известно, но гораздо позже, когда произойдут уже все события и когда вернуться к исходной их точке будет уже просто невозможно. Но даже узнай я о той ночной беседе, разве можно было бы что-то поменять, если всё происходившее, как оказалось потом, вовсе не зависело только от моего желания, ибо слишком много людей было вовлечено в давние те фатальные для всех участников события. К сожалению, в жизни нельзя сделать шаг в прошлое, дабы исправить будущее. Никто на свете не в силах совершить такой поступок, иначе мир был бы другим. Я в тот самый роковой вечер пребывал в своей резиденции, занимался рутинными делами, коих у прокуратора всегда было предостаточно, а ночная беседа между моим тайным осведомителем и главным иудейским жрецом тем временем продолжалась.
– Почему, спрашиваешь, днём не пришёл? – с кривой усмешкой переспросил незнакомец, – мог бы и днём зайти, первосвященник, но наши с тобой дела не делаются светлым временем, дабы посторонние глаза не стали бы свидетелями встречи, выгодной нам обоим. Пришёл же я с интересным предложением,
