цену, просто сам не знает какую. Кто-то готов за пару медных монет оказать услугу, а кому надо дать мешок золота. Ты просто пожадничал, Каиафа, покупая благосклонность прокуратора! – зло проговорил бывший первосвященник. – Ладно, мы тогда этого честного служаку скушаем со всеми его внутренностями. Ему следует сразу дать понять, кто здесь хозяин. Сегодня же надо отправить жалобу легату Сирии на его самоуправство. Мы обязаны заставить Пилата снять со стен полотнища с изображением императора, и мы добьёмся этого. Если он перехватит нашего гонца, направим другого, третьего... Затем я с твоей помощью, Каиафа, расставлю вокруг него такие ловушки, что нам останется только ждать, когда он в них сам попадёт, – проговорил старый жрец таким тоном, что Каиафа даже испугался, ибо слишком уж зловеще прозвучали слова его тестя. – Прокуратор молод и неопытен в интригах. Он воин. Его дело война. Он привык видеть перед собой противника, которого следует уничтожить, а здесь ему не поле боя, здесь нужно совсем другое: хитрость, изощрённость, изворотливость. Я не думаю, что Пилат сможет достойно потягаться со мной в этом деле. Вообще же, надо постараться повязать его кровью, но выбрать в качестве жертвы не просто разбойника, вора или мятежника. Мы подберём какого-нибудь дурачка-простачка. По дорогам Палестины шатается много разных чудаков и голодранцев, болтающих всякие глупости. Конечно, можно схватить любого из них, но слишком они мелковаты, нет в них огонька, искры я бы сказал. Как только появится подходящая кандидатура, мы задержим его, обвиним в преступлениях против Закона и заставим прокуратора утвердить наш приговор. Если же он откажется это сделать, то пожалуемся кесарю. Теперь нам нужно только набраться терпения, дабы ждать, ждать и ждать первого же удобного случая. Не отчаивайся, дорогой зять! Мы обязательно найдём способ подмять строптивого прокуратора под себя или вообще убрать его с нашей дороги...
Я действительно, как правильно заметил бывший первосвященник, был воином, но не искушённым и опытным царедворцем, а потому не мог предположить, что вокруг меня уже начали плестись тонкие нити хитрых и коварных интриг. И не знал я тогда об этом не по причине того, что мои осведомители плохо работали, а просто всего лишь два человека участвовали в том тайном заговоре против меня, Каиафа, главный жрец иудейский, и его авторитетный тесть.
Естественно, что, получив от меня отказ на требование снять со стен знамёна, первосвященник и его окружение не оставили попыток добиться своего. Они тогда вывели на площадь перед дворцом много недовольных, но мои легионеры быстро привели в чувство посылавших нам проклятия жрецов и горожан. Однако ещё было рано радоваться первой одержанной победе, ибо наша борьба только начиналась. Как и задумывали первосвященники, они от имени Высшего совета направили жалобу легату Сирии. Я сумел перехватить нескольких их гонцов, но письма всё-таки дошли до губернатора провинции, и в конце концов, он настоял на том, чтобы боевые знамёна моего легиона были сняты с дворцовых стен. Конечно, это распоряжение я воспринял как личную обиду, а потому именно с того самого дня стал собирать подробные сведения о Каиафе и других членах Высшего совета. Дело это оказалось очень трудным, так как первосвященники, бывшие и действующие, жили весьма скрытно, поэтому сведения те были довольно незначительными и скудными, хотя кое-что из их жизни мне всё-таки становилось известно. Однако подробности о нынешнем блюстителе Закона, его длинной и бурной жизни поступали в мою резиденцию довольно регулярно. Вот и сейчас, в этот тихий весенний вечер накануне местного праздника, сидя за своим рабочим столом, я читал новые донесения и просматривал старые бумаги, в которых имелись довольно интересные данные из весьма занятной биографии вечного моего соперника и тайного недруга, главного жреца Иудеи, Иосифа Каиафы.
Иосиф находился в благостном расположении духа. Радоваться ему было от чего. Закончилось, наконец-то, его унизительное положение бедного родственника, и началась новая жизнь, которая открывала перед ним прекрасные перспективы в будущем. Он стал зятем самого Ханана, первого священника Иерусалима.
– Мне уже исполнилось целых двадцать пять лет, а чего я достиг в этой жизни? Это ерунда, что жена моя не красавица, – размышлял Иосиф, украдкой поглядывая на молодую супругу и стараясь скрыть от неё свой явно не влюблённый взгляд, – главное ведь не в этом. Теперь-то из бедняков я, наконец, превращусь? В кого же я превращусь? – потирая про себя руки от удовольствия и наморщив лоб, продолжал мечтать Иосиф. Он с благоговением и осторожностью взглянул на сидевшего рядом в повозке своего могущественного тестя, первого священника иерусалимского Храма, отец которого, дед и прадед так же служили главными жрецами, ибо все были левитами, то есть из рода Левия. – Может и так случиться, что я теперь стану смотрителем в храме, или начальником стражи, а лучше...
Но, додумать до конца о своих грандиозных планах ему не дал суровый оклик тестя, который распорядился сделать небольшой привал в маленькой роще, где оливковые деревья росли вперемешку с финиковыми пальмами, недалеко от родника, бившего там издавна. Был уже полдень. Солнце находилось в самом зените и нещадно пекло. Жара стояла неимоверная. Но в роще было довольно прохладно. Своими кронами деревья создавали почти непроницаемый шатёр, защищавший от лучей палящего солнца. Слуги по приказу хозяина тут же прямо на пожухлой траве стали расстилать в тени пальм и олив тростниковые коврики, на которых можно было, не опасаясь простуды от тянувшего холодком подземного ключа, отдохнуть и даже подремать.
Первосвященник Ханан, охая и кряхтя, поддерживаемый под руки зятем, вылез из повозки и спустился на землю. Жрец благодушно кивнул Каиафе. Сегодня он пребывал в отличном настроении. Его единственная дочь, Рахиль, после брачного обряда стала женой Иосифа Каиафы, дальнего родственника, весьма бедного, но зато работящего и лично преданного ему, Ханану.
– Парень он ничего, толковый, смышлёный, хитрый! Правда, бедный, но этот недостаток поправим. Пристрою его на хорошую должность в Храме, будет работать и деньги появятся, – закрыв глаза и погружаясь в приятную дремоту, думал первосвященник о своём зяте, – всю жизнь будет мне благодарен! Такой помощник всегда пригодится! Верный человек нужен в любое время, а нынче особенно...
Ханан уже почти заснул, когда неожиданный шум человеческих шагов прервал его отдых. Первосвященник разозлился, и хотя ему очень не хотелось просыпаться, но он был вынужден чуть приоткрыть глаза. «Мало ли кто это может быть, да неизвестно ещё с каким умыслом?» – пришла в голову мысль. Но ничего опасного не обнаружилось. Жрец увидел, что по направлению к нему идёт древний слепой старик с мальчиком-поводырём. Ханан только мельком взглянул на слепца и его спутника.
«По дорогам Иудеи сейчас ходит и бродит много всяких побирушек и попрошаек, прикидывающихся больными и несчастными, дабы выманить у честных людей деньги», – с неприязнью подумал первосвященник и хотел уже, было, повернуться на другой бок, как нищий бродяга вплотную приблизился к нему. Трескучий, немного дрожавший, но настойчивый голос старика буквально вывел Ханана из себя.
– Подай милостыню на пропитание, добрый человек! Мой юный спутник, вот этот мальчик, не ел уже два дня! – умоляюще попросил слепой.
Устремив на первосвященника неподвижный взгляд своих незрячих глаз, странник остановился в шаге от Ханана, словно видел того, лежавшего в тени деревьев. Это показалось первосвященнику довольно странным и подозрительным.
«Уж не обманывает ли меня нищий бродяга тем, что прикидывается слепым? Не хочет ли он выдавить из меня жалость, а заодно и деньги? – злясь на старика за то, что тот прервал его такой приятный отдых, подумал Ханан. Первосвященник недоверчиво разглядывал путника, всматривался в его глаза, стараясь понять, действительно ли старик слепой, или обманывает, специально придумав свой недуг. – Хотя у него же есть поводырь, но...»
– Не волнуйся, добрый человек! Я ничего не вижу уже много лет. Мне не нужно от тебя денег. Накорми моего юного спутника, а я же могу насытиться парой фиников, коих растёт здесь в изобилии, да утолить свою жажду глотком холодной воды, родниковой, – тихо сказал слепец, словно угадав тайные мысли первосвященника.
– Кто ты, старик? Как твоё имя? – строго спросил нищего Ханан.
– Имя моё Валтасар, и родом я из Галилеи, – последовал короткий ответ.
– Значит, ты язычник? – недовольно проворчал первосвященник.
– У каждого свой Бог! – почти прошептал старец.
– Так иудей говорить не может и не должен! – назидательно попенял Ханан слепцу.
– Он филистимлянин! – ответил за старика мальчик, его поводырь.
