говорят верующие, знамение.

Лектор много рассказывал о разных чудесах, и меня удивило, как они легко и просто объяснялись. Взяв вместо Библии учебник по арифметике, он обмакнул вату в какую–то жидкость — я забыл ее название потому, что еще не «проходил» в школе химию — и протер ею обложку, потом брызнул на нее другой жидкостью, и все в зале ахнули: на обложке выступило красное пятно.

Вот вам и выступила на Библии святая кровь! — сказал лектор. В зале раздался хохот и аплодисменты.

Много узнал я в этот день: и отчего бывает красный снег, и про огоньки на кладбище, и про «летучего голландца» узнал, и про миражи, и про гром, и про северное сияние, и почему плакала икона, и почему зажигались свечи сами… .

Я не скажу, что только этот вечер заставил меня задуматься о боге, о нашем молельном доме, не скажу, что почувствовал какое–то потрясение. Но этот вечер в клубе, школьные уроки, фильмы, книги и сотни других, будто бы незначительных событий отодвигали меня от религии, от молельного дома все дальше и дальше, и мне становилось легче и светлее, и я уже на многое в нашем доме смотрел с усмешкой, как посторонний, чужой всему этому…

СМЕРТЬ ПЕГАНА

Дед наш совсем изменился — ходил злой, угрюмый. Все ему было и не так, и не эдак. Теперь от него постоянно пахло водкой.

Купил дед десять ульев. Меду в доме стало хоть завались. Пчелы настолько сдружились с ним, что он брал осторожно любую из них, сажал на ладонь и разговаривал:

Вот ты скажи мне, божья пчелка, почему ты такая трудолюбивая?

Пчелка жужжит на ладошке, но не улетает.

Знамо дело, для себя и деток своих. А вот я, как вор, прихожу и забираю твой мед. И вся твоя работа прахом идет.

Пчела обиженно жужжала.

Не согласна со мной? Ну и пошла вон, дура! — и дед стряхивал пчелу.

Обычно он ходил к пчелам без дымокура. Тщательно вымоется в бане, натрет лиао. шею, руки белыми цветами, пахнущими медом, рот каким–то душистым настаем прополощет, наденет чистую рубаху, и только после этого идет к своим труженицам.

Как–то он или плохо вымылся, или был в грязной рубахе, или же от него водкой пахло, только пчелы здорово изжалили его.

Прибежал он из сада, плюхнулся на крыльцо и завопил :

Мотька! Никишка! Берите гребешки! Чешите голову. Голову чешите, мать вас за ногу! Скорее!

Рядом с ним валялся, завернутый в марлю, белый, сахаристый мед. Мать с отцом прибежали, царапали частыми гребешками грудь ему, голову, руки.

Ноги чешите, чешит» ноги! — не унимался дед.

Брюки у него были засучены до колен. Я подскочил к ногам и начал вытаскизать пчелиные жала.

Да что ты! Расческой чеши! — обозлился отец и кинул мне металлическую расческу. Из складок одежды деда вылезали сердитые пчелы. Я тут же прихлопывал их.Дед чуть приоткрыл опухшие веки:

Да ты не бей их, Павел. Они сами улетят.

Кусаются они!

А ты не обращай на них внимания, и они не тронут.

Я послушался деда, и действительно пчелы улетели восвояси.

Павел, ведро воды из колодца, — рявкнул дед. Я стрелой к колодцу и обратно. Мать окатила деда с головы до ног.

Ох, как хорошо! Ай–яй! — кричал от удовольствия дед. Скоро он пришел в себя, успокоился, попросил: — Принеси–ка мне водицы студеной из родника… Угораздило меня дурня босиком на пасеку пойти… Да слышь, в берестяном ковше принеси!

Он жадно выпил весь ковш.

Эх, дни мои быстрее гонца летят, они как тень проходят…

Мне стало грустно от этих слов. И я запомнил их на всю жизнь. Будто дед что–то отравил во мне. Он обнял меня волосатой рукой и сказал неожиданно:

А завтра я высеку себе памятник из гранита… И вырублю на нем энти слова. Вы будете приходить на мою могилу. Придете, прочитаете да призадумаетесь. Скользнет тень, и нет ее, так и жизнь наша. Эх, вечно бы жить здесь, на земле! А на то — плюй, — он ткнул в небо пальцем. — Там пусто все.

Мне стало совсем легко и радостно от этих слов.

Наутро дед запряг в телегу Пегана и уехал. Вернулся он с трехметровой узкой гранитной глыбой. Пе–ган взмок от пота. Дед открыл ворота и понужнул коня. Тот рванулся, но телега будто приросла. Дед разозлился, хлестал Пегана бичом, лошадь дергалась, рвалась из хомута. Дед рассвирепел, начал пинать ее в брюхо. Пеган рванулся несколько раз и вдруг повалился на бок. Затрещала сломанная оглобля.

Отец бросился распрягать упавшую лошадь. Пеган был уже мертв.

Решил ведь лошаденку, решил, — взвыл отец. Я бросился к Пегану, увидел его незрячие глаза и горько заплакал.

Вот напасть–то! — сокрушенно пробормотал Дед. — Умный конек был.

ЧУРОЧКИ

На учебники нам с Ванюшкой родители денег не давали, приходилось самим зарабатывать.

Ребят в лесхозе я нашел сразу, чурочек они накололи целые горы.

Пошли к Косому, — сказал мне Сашка Тарасов.

Ванюшка сидел на ящике перед толстой чуркой,

ставил на нее березовые круги и быстро дробил их.

Помогать пришел? Давай. Пошли за кубиком.

Кубик — это квадратный ящик для замера чурочек. Он был с ручками, как у носилок. Мы принесли его к куче, и я стал складывать в мерку наколотые чурочки.

Да ты не так. — Ванюшка подошел к старым чурочкам, накидал их в ящик до половины, а сверху засыпал свежими.

Евмен Стратионович! — закричал Ванюшка. — Еще кубик готов!

Из–за куч вышел Редько с блокнотом и карандашом в руках.

«Переворошит чурочки, что тогда?» — испугался я.

Высыпай.

Евмен Стратионович! — крикнул Сашка.

Евмен повернулся к нему. А мы быстро высыпали

чурки в общую кучу и снова принялись за работу. Электрические циркулярки не успевали резать чурочки. Рядом с нами работала пилорама. Мужики по рельсам на тележках увозили тес. Неподалеку от пилорамы работал локомобиль. Земля вздрагивала от крутящегося маховика и работающей пилорамы. Из цеха выбежал дядя Савелий, бросился к кочегарке, открыл окно:

Маркел! Ты что там уснул, что ли? Не тянет! Току не хватает!

Из окна высунулся Маркел.

Не тянет? Сейчас я ее, окаянную! — Маркел исчез, и через некоторое время дым из трубы повалил гуще, а земля мелко задрожала.

Смотри, Пронька идет, — сказал Сашка.

Не мухлюйте при нем, а то отцу наябедничает, — предупредил я.

А мы его сейчас спровадим, — Ванюшка подмигнул нам.

Он достал из кармана стальные шарики от подшипников и начал подкидывать их и ловить. У Проньки глаза загорелись.

Ты где это взял их? — спросил он.

Нашел!

Где?

У Сухой речки, на свалке.

Поди, еще там есть?